Последней удачей Эддерли — и единственным неприятным моментом для защиты за весь судебный процесс — была его хитрая попытка выставить лгуном приятеля Фредди маркиза де Висделу.
Щеголевато одетый Джордж де Висделу, весь трясущийся от нервного напряжения, заявил, что в три часа ночи он, по просьбе Фредди, принес ему его кота. Тут Эддерли возразил свидетелю, зачитав ему его собственные показания на предварительном следствии: «Я не видел де Мариньи с одиннадцати вечера до десяти часов следующего утра».
Маркиз ответил Эддерли:
— Возможно, я запутался, когда заявил так... я француз, человек очень эмоциональный...
Во время перерыва я вместе с Хиггсом и Каллендером внимательно изучил протокол показаний де Висделу на предварительном следствии; он был записан от руки, и мы просматривали страницы, сидя за обедом в отеле «Розелда».
— Вот оно! — сказал я. — Этот Эддерли просто хитрый сукин сын!..
В суде Каллендер побеседовал с де Висделу об этом заявлении, продемонстрировал присутствующим, что свидетель и в самом деле не видел де Мариньи, ведь они разговаривали через дверь!
— В заявлении об этом прямо говорится? — спросил главный судья.
— Да, милорд! — ответил Каллендер, передавая ему документы.
— Мистер Эддерли, — строго произнес главный судья с посуровевшим лицом, — вы дали мне и присяжным повод думать, что показания мистера де Висделу на предварительном следствии противоречили его нынешнему свидетельству.
Эддерли поднялся с места и откашлялся. Казалось, обычная самоуверенность на сей раз покинула его.
— Милорд, — проговорил он. — Я лишь пытался показать, что свидетель не видел обвиняемого с двенадцати часов ночи. Заявление моего ученого друга не противоречит этому — оно просто утверждает, что свидетель говорил с обвиняемым.
Главный судья покраснел от гнева.
— Я не одобряю таких тонких различий, когда на карту поставлена жизнь человека! — заявил он. — Мистер Эддерли, не испытывайте больше моего терпения.
Последним свидетелем была Нэнси де Мариньи.
С бледным лицом и несколько болезненным видом, одетая в белую шляпку и черное, отороченное белой материей платье, дочь покойного решительно прошла к свидетельской трибуне и дала показания в поддержку своего мужа. Ее спокойствие поколебалось лишь однажды: подбородок задрожал и слезы потекли по щекам, когда она рассказывала о том, как Баркер и Мелчен, явившись на похороны из Новой Англии, заявили ей, что, по их предположению, ее муж совершил убийство ее отца. Де Мариньи в своей клетке приложил к глазам платок; многие женщины в зале открыто плакали.
— Миссис де Мариньи, — обратился к Нэнси Хиггс, — ваш муж когда-либо просил у вас деньги?
— Нет, никогда.
— А выражал ли он когда-либо ненависть в отношении вашего отца?
— Нет, никогда.
Когда Нэнси сошла со свидетельской трибуны, Хиггс объявил:
— Защита закончила свое выступление, милорд!
Хиггс быстро подвел итог судебного заседания; Хэллинан же поступил неумно, взявшись произносить заключительную речь. Даже пристыженный Эддер придумал был что-нибудь получше.
Итоговое обращение главного судьи к присяжным фактически представляло собой установку на оправдание и содержало критические замечания в адрес Баркера и Мелчена.
После того как присяжные удалились на совещание, Эрл Гарднер вновь подошел ко мне, похлопал меня по спине и сказал:
— Не теряй связи со мной, сынок!
— Куда вы? — удивился я. — Ведь присяжные еще не вернулись!
— Черт с ними, — объявил Гарднер. — Мне надо успеть на вечерний самолет в Штаты.
И он снова не ошибся. Меньше чем через два часа приговор был оглашен: не виновен.
Приветственные возгласы заполнили зал. Главный судья сказал, обращаясь к де Мариньи:
— С вас снимается обвинение.
Хиггс тем временем обнимал Каллендера, повторяя: «Мы выиграли!» Парики слетели с обоих юристов. Рядом стояли в обнимку и целовались де Мариньи с женой, и в то время как они обменивались очередным поцелуем, достойным пера романтика, мимо них в скорбном молчании прошагали к выходу Эддерли и Хэллинан.
Но председатель присяжных продолжал что-то говорить уже после оглашения приговора, заявляя о какой-то рекомендации, однако его голос потонул в криках ликования. И теперь, когда де Мариньи тащила на руках добродушно настроенная смешанная толпа, под звуки песни «Ибо он веселый добрый парень», я ломал голову над тем, не ослышался ли я, и верно ли то, что я только что услышал.
Если нет, то конец этого дела вовсе не был таким уж благоприятным, как казалось де Мариньи и его новым поклонникам...
Глава 24
Прием в честь семейства де Мариньи в Шангри-Ла в этот вечер, вернее, ночь, так как он начался лишь после девяти, был одновременно и менее формальным, и менее значительным по объему, чем предыдущий, хотя атмосфера там царила куда более праздничная и интимная. Большинство из примерно дюжины гостей присутствовали на суде, и ни у кого из них не было даже времени, чтобы переодеться. Вся закуска состояла из сандвичей, бренди, кофе и нескольких бутылок шампанского, извлеченных на свет из винного погреба нашего отсутствующего хозяина. Присутствовал повар Ди и один из слуг, но белобрысые мальчики были отпущены сегодня в увольнение. В этот раз мы решили обойтись без их услуг.
Небольшая группа гостей собралась в круглой гостиной, где портрет Акселя Веннер-Грена созерцал коллекцию предметов искусства индейцев культуры инка. Среди прочих там были маркиз де Висделу и его светловолосая подружка Бетти Робертс, Фредди Черетта и очаровательные жены летчиков, Годфри Хиггс и его смеющаяся супруга, профессор Леонард Килер, леди Диана, разумеется, как наша хозяйка, Фредди и Нэнси, и, конечно же, я сам. Кроме того, присутствовала горстка друзей де Мариньи, которых я не знал.
В дополнение ко всему в комнате находился еще один человек, за которого мы и поднимали тост в данный момент.
Смущенный, с шоферской кепкой в руке, Кертис Томпсон, который привез своего босса и миссис де Мариньи к катеру на острове Хог и неожиданно был приглашен на вечеринку возбужденным Фредди, стал на мгновение центром всеобщего внимания.
Фредди высоко поднял свой бокал с шампанским, а другой рукой обнял своего чернокожего водителя, который застенчиво улыбался.
— За моего лучшего и самого дорогого друга! — провозгласил граф. — Кертис остался мне верен, несмотря на все старания генерального прокурора и его майамских хулиганов!
— Правильно! — поддержал Хиггс, поднимая и свой бокал.
Все остальные тоже присоединились (хотя, как я полагаю, сам Веннер-Грен вряд ли испытал бы удовлетворение, увидев в своей гостиной цветного гостя), и де Мариньи пожал Кертису руку. Затем обнял его.
— Я ничем не смогу загладить свою вину за твое избиение, — проговорил де Мариньи со слезами на глазах.
— Мистер Геллер помог мне, — сказал Кертис.
— Я знаю. — Де Мариньи приветствовал меня поднятием бокала, и я улыбнулся и кивнул ему в ответ.
