выплевывает, а его бьют до тех пор, пока не поймет – убивают!!! Как тебе такие ратные подвиги? А те тоже отвечать умеют! Арцыбашева вправду зарезали в трамвае, а не по еблу в парадняке!!! Шесть ножевых и через все лицо – На! Хрясь!!! Мать в гробу его поцеловать не могла, потому что харя напополам развалена!!! Это нынче – зуботычина, и – пошел в цугундер... Токарев-старший остановился, будто забыл что-то, потом вспомнил: достал из тумбы стола бутылку водки, свинтил пробку и засадил несколько глотков прямо из горла, одновременно растирая себе левой рукой грудь, видать, жгло там и кололо. Водку он глотал, как воду, даже не поморщился. Отдышался и продолжил:
– Палитра сказочная! Обоссанные парадняки, холодные батареи. И днями ждем «Прорву». А тот, знаем, бритву из рук не выпускает... Пришел! Так пока сзади держали, он успел все руки порезать! На, дывысь!
И Василий Павлович сунул под нос Артему свои руки со старыми белыми шрамами – хотя тот и так знал историю их происхождения.
– ...А потом пили взахлеб! Сначала страшно, а потом весело!!! Я хотел тебе этой густой жизни! Ну, судьба не так повернулась... А ты – к налетчикам? Что вспоминать будем? Я за сыск страдаю, а ты за что? Мы воруем – так это у нас трофеи! А ты?! Я понимаю – не у бабушек. Но это – единственное смягчающее!!! А потом – лагеря вспоминать будем?! А?! Да я любой пожар потушу, не в этом дело... Дело в том, с каким настроением тушишь. Знаешь, с какой бы я радостью на тебя орал, если бы ты опером влип из-за приписок или сокрытия? Вот это – твои должны были быть дела...
Подумав, что отец начинает выдыхаться, Артем попытался вставить реплику:
– Отец, я ничего не брал там – у магазина... Я даже не знал, что Рустик... Что я сделал непорядочного?
Своим вопросом он лишь подлил масла в огонь:
– Ни хуя! А это – не обсуждается! Еще бы – непорядочное!!! Но это – не довод. Я посадил роту порядочных людей! В лагеря послал! Помнишь Гулю-наводчицу? А она попорядочней всей банды была! Никого не сдала! Ребенок двух лет остался... Я ее посадил – самому тошно было! Хочешь, чтобы другому тошно было?! Так посадят!
Василий Павлович наконец откричался, сорвав себе голос. Садясь за стол и наливая водку уже в стакан, сказал сипло, но почти спокойно:
– Жить не хочется, но будем... Запомни, когда в камеру сядешь, – меня сразу назовешь ПАПОЙ! Вот какие там эмоции. 'Не «батя», не «отец», а «папа»!
Токарев-старший опрокинул в себя треть стакана, закурил папироску, потер глаза. Он выглядел смертельно измученным, будто целую неделю без сна и отдыха разгружал вагоны с картошкой. Артему, хоть он стоял еще и не посреди камеры, захотелось закричать: «Папочка, папа, прости меня! Я не хотел, я больше всего на свете не хотел сделать тебе больно!» В горле у него что-то пискнуло, образовавшийся несглатываемый комок не дал вылететь изо рта этим рвущимся из сердца словам...
Василий Павлович вздохнул, вытащил зачем-то из висевшего на спинке стула пиджака авторучку, посмотрел на нее, усмехнулся:
– Вот, ручку купил себе с золотым пером – 9 рэ 40 коп.! Все ж таки – начальник... Да, немного мы с тобой государевой службой да ночным разбоем нажили... Да, сынок?.. И вот еще что – ты со спортсменами не рви, но и совсем внутрь к ним не залезай. Рядом будь. Чую, их скоро сила. Государству скоро – пиздец. Чую, объяснить не могу. Но – советуйся, советуйся! Я в омутах моченный... Устал я, а ты меня еще в один омут тянешь... Дай посопеть в подушку... мне тебя еще лет сорок на себе переть... А завтра заслушивание на коллегии – врать целый час этим «павлинам» министерским... Чай свежий есть, квартира убрана, есть уверенность в партии и правительстве, есть свежее белье и рубашка, ты на свободе... Прикорну я...
Токарев-старший добрался до кровати, разделся ватными руками, упал в подушку и, мгновенно засыпая, успел пробурчать-пропеть:
– Настал тот день, и кончился ваш срок...
Откуда была эта строчка? Артем не знал... Он накрыл отца пледом и по привычке сел рядом со спящим. Во сне лицо Василия Павловича становилось моложе и добрее. Токарев-младший догадывался, что, вернее, кто ему снится...
Тульский
Утро после Дня милиции выдалось для лейтенанта Тульского, как и положено, хмурым. Выпивали накануне крепко – в уголовном розыске по-другому было как-то не принято – а тем более по такому поводу...
Артур очнулся в своем кабинете и с интересом присматривался к своей одежде, пытаясь понять: был ли он дома, а если нет – то, собственно, где же был?!
Из тяжких раздумий его вырвал телефонный звонок.
– Слушаю, – сказал, сняв трубку, Тульский, таким голосом, что и сам немного испугался.
– Да здравствует Краснознаменный имени Сутулого милицейский флот Ленинградских облисполкомов! – Варшава на том конце провода имитировал речь Ленина, но Артур его все равно узнал:
– Привет. Как ты?
Вор помолчал немного, а потом сказал уже безо всякого ерничества:
– Да... По-всякому. Давай-ка поболтаем.
Тульский, несмотря на похмелье, встревожился: Варшава никогда на жизнь не жаловался, и если он на вопрос «как дела?» отвечает вдруг уклончиво, то...
– Что-то случилось? Я что-то не разжевал...
– Жуют в стойле фраера под уздой! – не скрыл своего раздражения вор. – Мне поговорить с тобой надо.
– Ща нарисуюсь...
«Нарисовался» он действительно быстро. В квартире Варшавы остались следы гостей. Судя по замызганному закусону – разговаривали в сердцах, а к приходу Артура вор всех сдул. Он казался сильно выпившим и каким-то нервным.
Тульский подсел к столу – Варшава налил полный стакан себе и такой же – Артуру:
– Просыпайся, хмурое утро! Слышал я, Ваша Благородие, что Вам наконец-то очередное звание присвоили – к праздничку, с учетом снятия ранее наложенных взысканий и обещаний впредь не допускать? Так что – цельный лейтенант уже?
– Да, – Тульский чуть более торопливо, чем следовало бы схватил свой стакан. – Вчера как раз... все вместе и отмечали. Мокруха, правда, двойная не ко дню случилась, но хоть не на моей земле... Ну, будем!
Артур молодцевато поднес было стакан к губам, но выпить не успел.
– Поставь стеклотару!
Тульский непонимающе заломил бровь и чуть опустил руку.
– Поставь на стол!
Артур со странным выражением на лице пододвинул свой стакан к тарелке с недоеденным минтаем. Варшава между тем хлопнул свою водку, понюхал хвост рыбки горячего копчения и со злостью швырнул его на стол:
– Вот что! Я с тобой сколько раз калякал? Долго-долго! Увещевал! Тебя в ментовку зачем засунули
