– чтобы ты нам помогал? Дурень! Чтобы ты человеком стал приличным! А я чую, что дворовый дух еще в башке витает!
– Что-то я не... – начал было Тульский, но Варшава перебил его:
– Не разжевал? Так сейчас разжую!!! Быть может, старая тюрьма центральная меня, парнишечку, по новой ждет? Не терпится?!
– Да что случилось-то? – не выдержал не ведавший за собой никакой особой вины Артур. – В чем дело?
Нахохлившийся вор искоса глянул на него:
– Что случилось... «Разжевал», «нарисуюсь», «мокруха»... А какие интонации! Ты офицер или приблатненный? Косо не смотрят еще? И опять нам не в шах у ментов – они вломаны ловко вздыгают. А ну-ка, шкура, продерни по натуре, наховеру карась растусуй, а коль не в кипешь – канай-ка, профура... Нравится такой язык?.. Ты тогда на нем и говори! Между ебаных протиснуться не удастся! Либо – либо. Заплутал? Прибыль в упор не видишь!
Тульский подпер рукой чугунную голову, подумав, что старик просто опять решил его повоспитывать:
– Да что ж такое приключилось?!
– Настроение я твое почувствовал! Е-мое! Как ты сидишь? Ты себя вот сейчас со стороны видишь? Два урки – если со стороны глянуть. А должны быть: лягавый и вор! Нюхай мнение! Знаешь, когда я пойму, что был прав? Когда выправку увижу, когда взгляд увижу, какой я через столы у оперов наблюдал! А пока ты только уркаганские искорки рассыпаешь! У меня вот тут кореша сейчас сидели, они тебя на улице видели – и ни один не сказал: «опер». Почему? А у них глаз с прищуром! А потому что не опер! Обидно?
– Нет!!!
– Хуево!!! Значит, ты еще наших замесов! «Мойку» [Мойка – бритва] до сих пор во рту гоняешь, как пустышку дитятя...
Тульский одеревенело помотал головой:
– Я хотел сказать... что это не обидно, это... дурно... А бритва... это же просто талисман – ты сам мне подарил.
Варшава кивнул, но обороты наезда сбавить не торопился:
– Вот! Я о чем! А ты глаза вылупил, как кассирша в сберкассе при появлении Гоп со Смычком... Не ожидал?.. Чего развалился? Походка вора должна быть не хамская, а почтенная. Кум же бродит упруго и с наглецой! Выбирай – в какой руке? А у тебя манэры, как у кронштадтского морячка, нахватавшегося блох... дело не в «мойке», а... Выбирай – ты курящий или нет?
Несмотря на то что подобные разговоры уже случались, Артур снова чувствовал себя, как будто ему поставили финку к груди и давят, давят – вот сейчас проткнут рубашку и потечет кровь... Тульский был не из пугливых, но взгляд Варшавы, скребущий по его мыслям и бьющий в самую сердцевину его амбиций и комплексов, – был страшен... А еще – Артуру показалось, что за агрессией вора скрывается и какая-то собственная растерянность.
– Я хочу тебе жизни – тяжелой и спорной, но порядочной, людской... Ладно, выпей за свое лейтенантство... Повод есть... Только не до конца хлебай – тебе ж еще работать...
Тульский, дергая кадыком, споловинил граненую тару, зажевал огурцом и почувствовал, что действительно стал просыпаться. Варшава оценил его выступивший румянец и вздохнул:
– У нас под Воркутой ндравы были тяжелые, поскольку там – круг заполярный. Короче – даешь уголь! Переплюнем Интинские лагеря. Был у нас там один такой – сержант Уболесков, умел вытаскивать зубами гвозди из столба с рельсой. У него присказка была:' Наш «Боевой листок» – самый жесткий, хуй подотрешься'. Н-да... Его потом кто-то при выходе из шахты распилил поперек... Как? Нравятся такие истории?
Артур закрыл глаза.
– Лежу на пляжу я и млею и жизни своей не жалею! Хорошо ли тебе, Артур?
– Плохо мне, Варшава...
– А как ты решил жить, Артур?
– По совести, Варшава...
– По совести? Ну так вот тебе еще: когда втыкаешь нож в живот, да надавливаешь – тот дергается, и получается, что с проворотом. Пацаненок тогда завсегда хлюпать начинает, да привставать, что ли... тогда надо наваливаться, чтобы это приглушить...
– Зачем ты?..
– Зачем... Затем!!! Хочешь честно о счастье? Лови! Так вот – после забоя идешь и думаешь, есть горячая вода или нет? Приплелся, а она есть! Хозявой мелкий ежик на голове потер, вышел, а в раздевалке тепло и с построением не гонят. Посидишь, поулыбаешься... Дошел до столовки – рыба! И твоей смене – последней – весь противень достался! В отряд пришел через морозец, а жулики не спят, но и не горланят! Чайку – тяп, перекурил и на чистую простынь. Через секунду она уже теплая, и ты засыпаешь, зная, что завтра на развод не вставать... Вот оно – счастье! Зачерпнуть тебе такого? Услышал ли ты меня, Артур?
– Да. Наверное... – опустил голову Тульский.
Вор удовлетворенно кивнул, плеснул себе еще водки в стакан, посопел в него, однако пить не стал, отставил в сторону. Вздохнув тяжко, поднял глаза на Артура:
– Ну, если услышал – тогда давай о деле поговорим...
– О деле? – встрепенулся Тульский. – Значит, все же случилось что-то?
– Случилось.
Варшава замолчал, закурил, сделал две глубокие затяжки и спросил глухо:
– Раз ты про двойную мокруху вчерашнюю помянул, значит, за Курлисова Вячеслава Сергеевича – в курсе?
– Конечно, – Артур ожидал чего угодно, но только не этого. – С главка двое приезжали, опорник [Опорник – опорный пункт милиции, место работы участкового] заняли... Меня как молодого им в подсобные выдали... А откуда ты...
– Оттуда, – перебил его мрачно вор. – Это Славка-Проблема. Ты его, кстати, даже видел как-то раньше, давно, правда. Он в тот вечер со мной был. Знай это. Не то, что делов каких – концерт, посвященный Дню милиции, смотреть шли – ко мне же... Поверь...
– А... – сказал Тульский, совершенно охренев, но чувствуя, как хмель выветривается из головы, будто выдуваемый ледяным сквозняком. – А как же тогда...
Варшава жестом оборвал его:
– Пионэра своего не забыл еще? Из-за которого ЧирканИ с Вестом в зону пошли?
Артур уже даже и не пытался ничего спрашивать. Голова у него пошла кругом. Вор затушил окурок и начал рассказывать такое, отчего лейтенанту милиции, уже многое повидавшему, стало знобко между лопатками.
...В тот вечер Варшава и Слава Курлисов по прозвищу Проблема стояли в очереди в гастроном с чеком на триста граммов косхалвы. Ноябрь – время неуютное, тем более, что и праздники уже прошли – но нынче вся страна отмечала День милиции, так что повод под хохотунчик выпить был. Тем более, что Слава обожал концерты в День милиции – смотря их, он добрел и раздавал хорошее настроение окружающим. Юморил он в эти часы от души, и вообще для Проблемы этот день был вместо дня рождения. Дело в том, что свои настоящие дни рождения Слава не справлял уже десятилетия, потому как аккурат в шестнадцатилетие был арестован, и осадок остался на всю жизнь.
В магазине пахло слякотью вперемешку с опилками, рассыпанными на мраморной плитке пола. Кореша уже затарились всем необходимым, осталось достоять до косхалвы, которую очень любил Варшава. В честь праздника они не стали лезть без очереди, но ехидные характеры брали свое – стоять просто так им было скучно. Слава аккуратно продавил мизинцем крышечку на бутылке кефира в сетке стоявшей перед ними женщины:
– Ой, гражданочка, а у вас кефир просроченный!
Полная женщина в демисезонном пальто обернулась:
– Спасибо...
