— Дядя, — сказал Хамзат, — здесь ни при чем.
— При чем, — не согласился Числов. — Очень даже при чем. Да и потом, если без патетики, это просто технически невозможно… Как ты это себе представляешь? Я возьму бабки и пойду делиться с офицерами? Или на всю роту дербанить? Это несерьезно, Хамзат. Где пленный?
Хамзат скривился и, отвечая, утрировал чеченский акцент:
— Всэ плэнны у нас. Сэйчас приведут твой плэнный…
Он обернулся и что-то закричал по-чеченски боевикам, прикрывавшим его сзади. Они засуетились, вытащили из кустов какого-то солдата, но к Числову не повели…
Хамзат приблизил свое лицо к лицу Сергея и сказал почти шепотом:
— Ты получишь своего пленного, он тебе расскажет… Уходи отсюда, гоблин. Дай нам пройти и уходи. Мы всех убьем. Мы — не злые. Мы свою землю любим и будем воевать за ее свободу до последнего чеченца. Такой у нас национальный характер. Нас нельзя победить…
— Да? — удивился Числов. — Интересно… А как же тогда быть с депортацией, в которой вы нас обвиняете? А, Хамзат? Как миленькие — погрузились в эшелоны и поехали… вместе с национальным характером. И как-то не было войны до последнего чеченца. А знаешь, почему? Потому что понимали — с папой Сталиным этот номер не пройдет. Либо — в эшелоны на Казахстан, либо энкавэдэшные пулеметчики покрошат всех — до последнего чеченца… И вы выбрали жизнь, потому что с той бездушной машиной разговаривать было бесполезно… А сейчас-то, конечно… С вами по любому поводу готовы на переговоры… Я помню Хасавюрт — чем не свобода вам была? Вы ее получили и пошли в Дагестан. Там что — Чечня? Мало вам, что вы здесь русских в рабах держите — в каждом ауле по зиндану… А ты этот зиндан очень большим сделать хочешь? Да? А я вот — не хочу, чтобы так было… И никто вас не травит… Ты в Москве или в Питере хоть одного чеченца-бомжа видел?
— Чеченца? — начал было Хамзат, но Числов перебил его:
— Да нормальные чеченцы давно мира хотят! Кто тебе дал право от имени всего народа говорить?
Хамзат поиграл желваками, сузил глаза:
— Красиво говоришь, гоблин… Я так не умею. Я умею воевать. Мы убьем вас всех. Нас сейчас — полторы тысячи. И еще подойдут, второй эшелон. А у вас…
— А у нас — рота, — перебил его снова Числов. — Десантная рота — так что попаритесь, убивамши. И еще — вся Россия. Во втором эшелоне, понял?! И вообще… Ни к чему этот базар… Давай пленного…
— Значит, не договорились, — пожал плечами Хамзат. — Смотри, гоблин… Потом лично зарежу… И тебя, и солдатика… Аслан!
Хамзат обернулся и резко махнул рукой. Асланбек схватил пленного за шиворот крепкой рукой и поволок его к Числову. Сергей пригляделся — это и впрямь был Останин, просто он не походил сам на себя. Солдат был без бушлата, босиком, со сломанным носом и раздробленной челюстью. Видно было, что он — в глубоком шоке и не до конца понимает, что происходит. Асланбек дотащил пленного и дал ему на прощание пинка — Сергей еле успел подхватить Останина, чтобы он не упал.
Асланбек ухмыльнулся и выразительным жестом провел ребром ладони по горлу. А потом еще добавил по-русски:
— У нас дэсят снайпер — всэ офицер на прицеле. Передай командыр.
Числов коротко глянул на Асланбека:
— Ну, про снайперов мы уже слышали… Только про тридцать восемь…[31]
— Что? — не понял Хамзат.
— Ничего, — мотнул головой Числов. — Это я… о личном.
Хамзат посмотрел на офицера вроде как даже с удивившим Асланбека сожалением в глазах:
— Смотри… Сергей. Потом себе не простишь. На этом свете и на том. Даю полчаса на размышление. Потом…
Числов ничего не ответил. Он подхватил Останина и потащил к своим. Солдат совсем не держался на ногах, он хотел что-то сказать, открывал рот, но лишь выплевывал зубы и еще какие-то кровавые ошметки. На Хамзата Числов больше ни разу не оглянулся…
Атака боевиков началась не через полчаса, а чуть позже — минут через сорок. Они поперли сверху с диким воем, с поддержкой своих минометов и гранатометчиков.
Десантники отбивались, как могли. Когда осколком мины убило пулеметчика из взвода Орлова, за пулемет лег Числов. Рядом с ним, прикрыв голову автоматом, лежал рядовой Андрей Горошко. Он прижимался щекой к земле, сопел, как загнанная лошадь, и что-то шептал. За выстрелами Числов не слышал, что именно, пока солдат не перешел на крик:
— До дембеля — кот наплакал! И на тебе! Суки! Мрази черножопые! Сволочи!
У него явно начиналась истерика. Числов потянулся к нему и дал наотмашь пощечину:
— Воюй, мудила!
Горошко словно очнулся, судорожно схватил автомат, дал очередь, но через мгновение рядом вздыбилась земля, дохнула жаром и ударила солдата чем-то очень горячим пониже бронежилета. Горошко закричал, выпустил автомат, забился и заскреб пальцами землю.
А правее Числова в окопчик спрыгнул откуда-то взявшийся прапорщик Кузнецов. Квазимодо сменил магазин в автомате, дал длинную очередь и, глянув направо, столкнулся с совершенно безумным взглядом рядового ~ первогодка Гусева, одного из тех, что оставил, уходя на выручку к разведчикам, Панкевич. Гусев сжался в комок, у ног его лежал, уткнувшись окровавленным лицом вниз, чей-то труп. Из глаз Гусева текли слезы. Квазимодо ругнулся, пнул молодого сапогом и заорал в голос:
— Опять ты… Сопли распускаешь! По роже захотел?! Бери автомат, сука! В лобешник дать?!
Гусев с рыданиями схватил автомат и начал стрелять, не видя целей из-за слез. Но Квазимодо все равно его поведение одобрил:
— Ну так! Могем, когда надо! Выше, выше бери, сынок…
Числов не смог бы сказать, сколько по времени продолжалась та атака. Но когда боевики выдохлись и наступила передышка — на поле боя уже опускались сумерки…
На КП роты собрались все офицеры и прапорщики. Они молча слушали, как Самохвалов, уже почти открытым текстом доложив о потерях и о предполагаемой численности боевиков, просил поддержки у базы и как база просила его в ответ держаться…
Самохвалов поднял голову от рации, осмотрел всех, остановил взгляд на Числове:
— Ну, что, Серега… Они и вниз просочились… Но полностью обойти нас не могут, иначе бы без боя прошли… И Панкевича не выпускают. Он им в бочину херачит, значит, не все у них… зефир в шоколаде…
Рыдлевка словно почувствовал, что о нем говорят, — его голос вырвался из радиостанции. Панкевич, почти не используя условные выражения, то ли докладывал, то ли бредил, видимо, ему всюду сквозь залитые кровью глаза мерещился красный свет:
— …Наблюдаю красные ракеты… Это вы красные пускаете? На 29-е красные — «отхожу»… Вы что, отходите? Тунгус, экономь!.. На меня «вертушка» красная заходит… Может, пожарники… И дымы — розовые… Они — розовым…
Самохвалов несколько раз вдохнул и выдохнул и сказал в микрофон очень четко и медленно:
— Лева, Лева… успокойся… Отвечай на мои вопросы… мои вопросы… Доложи, что у тебя…
— …отражаю нападение… противник силами… Из гранатометов хуярят… Конюху кисть срезало… Конюх, не бросай пулемет… Я сам перебинтую… Прижми этого, в красной куртке…
— Левка, ты ранен?!
— Задело… по глазам… контузия, кажется.
— Лева… Говори подумав, могут слушать… Сколько с тобой?
— …Как колодок у вас на кителе… без одной…
— Понял, Лева, понял… А против?
— До тумана, сколько вижу, — штук пятьдесят положил… Дальше не вижу… Еще идут… Они из тумана — гранатометами… И минометы тащат…
— Держись, Левка… К тебе сейчас Математик пойдет… Понял? Держись!
