никак не мог понять он?..
«Я, наверное, очень ограниченный человек, — с горечью подумал Влад. — Я ничего не соображаю, я не могу сосредоточиться и не вижу ничего дальше собственного носа. У меня совершенно бестолковая голова…»
В дверях девушка обернулась к нему и ее голос отчетливо прозвучал в тишине просторного зала:
— Как это ты надумал спасать меня сегодня от потопа, Влад? Вот уж не ожидала…
Пока он подбирал слова для ответа, Дилия исчезла в глубине коридора.
«Не ожидала? Ты от меня этого не ожидала? Хорошего же ты, однако, обо мне мнения!» — обескураженно подумал Влад и, схватив лежащий рядом, на ступеньке, кусок мыла, с остервенением швырнул его в бассейн.
Окна кафе были задернуты тяжелыми темными портьерами, редкие настенные светильники не светили, а тлели, и в полумраке едва виднелись фигуры сидящих за столиками немногочисленных посетителей.
Влад специально выбрал место в дальнем углу, чтобы его не узнали те, кто мог зайти сюда после кулачных боев. Бои еще не кончились: когда он направлялся сюда мимо площади, она была все такой же безлюдной. Да и не кончались так рано бои. Он заказал бокал легкого вина, но даже не притронулся к нему. Подперев руками голову, он смотрел на еле освещенный мрачным лиловым светом скрытого фонаря помост у противоположной стены, на котором, слегка склонив голову к плечу, стояла Грустная Певица. Ее длинные черные волосы были стянуты черной слабо искрящейся лентой; мелкие лиловые искры едва уловимо мигали и на длинном черном платье при каждом ее движении. Бледное лицо певицы с темными провалами глаз было отрешенным и печальным. Она пела без музыкального сопровождения, пела негромко и как-то приглушенно, но ее голос не тонул в портьерах, не терялся в свисающих из-под потолка плотных темных полотнищах — он добирался до самого дальнего угла, где сидел Влад, и горькой струей проливался в душу. Этот голос, это пение навевали тоску, но были полны какого-то мрачного очарования. Так, наверное, могла бы петь угрюмая крылатая женщина с картины Дилии, потерявшая всякую надежду на лучшее будущее…
Влад, стиснув зубы, слушал Грустную Певицу, и чувствовал, как невольные слезы наворачиваются на глаза. Нужно было бы уйти отсюда, от этого терзающего душу пения, но он не мог сдвинуться с места, опутанный незримыми узами странных песен, время от времени переходящих в такой же негромкий проникновенный речитатив.
В полумраке небольшого кафе тягучими волнами качались над столиками бесконечные вереницы слов, таящих неизбывное уныние и близкую беду.
— Снова труба затрубит, предвещая иные невзгоды… Но не поймут, не увидят, где свет, а где тень… И отворятся гроба, и потянутся мертвые всходы… В воплях мучений придет страшный день… Судный день…
Смысл песен оставался скрытым от Влада, но он чувствовал угрозу, переполняющую их, и что-то дрожало у него внутри.
— Да, умираем мы, — не поднимая глаз, скорбно пела Грустная Певица, — и нету зол страшней… чем, пережив закат, пропасть во мраке дней…
Что все это значило? Что?..
Влад закрыл глаза и несколько мгновений боролся с вновь накатившей, невесть откуда взявшейся тошнотой. Голос женщины в черном заполнял все вокруг, одна песня сменялась другой, и невозможно было никуда скрыться от этого голоса.
— Не обманешь судьбу, мир — пустыня безбрежная… Мы — уроды душой, сонм больных и калек… Не помогут мольбы, и томимся по-прежнему…
Пустоте все равно, был ли ты, человек…
«Мы уроды душой… — Он не хотел открывать глаза, да и зачем открывать глаза? Полутьма снаружи и такая же полутьма внутри… — Мы уроды душой… Может быть действительно все дело в нас самих, в наших душах, а не в окружающем мире? Окружающий мир здесь вовсе ни при чем, а вот наше восприятие мира… Все видится в черном цвете, потому что чернота находится внутри нас… Может быть — так?..»
Столик слегка пошатнулся от толчка и рядом проникновенно сказали заплетающимся языком:
— Влад, др-ружище… Н-наконец-то я тебя нашел!
Влад открыл глаза. Вийон расслабленно плюхнулся на стул напротив него, спиной к Грустной Певице. Поставить бокал на стол, прежде чем сесть, он не догадался и, конечно же, выплеснул добрую половину содержимого прямо на свою изрядно помятую, неопределенного цвета тунику.
— А вот ведь нашел, н-нашел! — поводя пальцем перед носом Влада, нетрезво приговаривал Вийон и бессмысленно улыбался. — Спрятаться от меня вздумал, Влад? Дудки! От меня никуда не спр-рячешься, н-никуда.
Вот так и запомни, Влад: ни-ку-да! — Вийон победно вскинул бокал и тут же опять облился. — Давай лучше выпьем, Влад!
Не дожидаясь ответа, Вийон запрокинул голову и одним длинным глотком опустошил бокал, чуть не свалившись при этом со стула. С трудом удержав равновесие, он подался вперед и попытался то ли похлопать Влада по плечу, то ли погладить по голове, но не дотянулся: рука его упала на стол. Влад поспешно отодвинул в сторону свое вино и негромко сказал:
— Осторожно, Вийон, осторожно.
— Да! — Вийон мотнул головой, навалился грудью на стол и наконец нашел желанную опору. — Я всегда осторожно, Влад… Я оч-чень осторожный и оч-чень хороший… Да, Влад? И не надо от меня прятаться, я тебя все равно найду! Так или не так, Влад? Я правильно… пр-равильно говорю?
— Правильно, все правильно ты говоришь, — заверил его Влад. — Только не надо так громко.
— Недуг бытия… О тяжелый недуг бытия, — тихо жаловалась Грустная Певица. — Вот тот тайный порок, что гнетет нас и гложет… Вот та мысль, что нам душу тревожит… Неужель заразилась и я?..
— Да! — внезапно встрепенулся затихший было Вийон. — Совершенно верно… Гораздо хуже, чем недуг небытия, правильно, Влад? Тот недуг уже никого не гнетет и не гложет. Правильно, Влад? С-слушай, слушай ее, Влад. Она все правильно поет… Я люблю ее слушать…
Вийон, полуобернувшись к помосту, выставил перед собой руку и начал с чрезмерной нетрезвой старательностью водить ею из стороны в сторону, пытаясь попасть в такт пению хрупкой женщины с бледным, почти неподвижным лицом. Взгляд его совсем затуманился и Владу показалось, что Вийон вот-вот уснет — если уже не уснул.
Влад не знал, чем занимается этот небритый голубоглазый узкогрудый парень с давно забывшими о расческе кудрявыми светлыми волосами; вернее, чем занимается кроме того, что часами просиживает в разных кафе за бокалом вина или кружкой пива, или за тем и другим вместе — и льется все это в него, как в бездонную бочку, хотя, казалось бы, куда там литься? Невысок ростом был Вийон, и комплекцией своей вовсе не походил на тех мускулистых громил, что колошматили друг друга неподалеку отсюда, на арене амфитеатра. Вийон, судя по его расшатанно-расплывчатому состоянию, на кулачных боях не был и позора Влада не видел… Да, Вийон смотрел на окружающее через тонкие стенки бокалов, но мог, тем не менее, рассуждать вполне внятно и логично, поддерживать любую беседу и, даже на время погружаясь в полусон, не терять ее нить. Владу были не в тягость эти беседы, хотя содержание их он не мог бы как следует вспомнить… как и содержание многих других разговоров…
— Вот, вот, слушай, слушай! — встрепенулся Вийон, уставив палец на Влада. — Вот сейчас… это место… мне ос-собенно нравится…
— Чужие края… Там, за смертью, чужие края, где в скитаниях наших никто не поможет, — безнадежно пела женщина в черном. — Только жаль, что наш век… так бессмысленно прожит… — Голос ее смолк на несколько мгновений и в кафе стало очень-очень тихо, и люди за столиками показались Владу тенями, всего лишь тенями того, что на самом деле вовсе не существует и никогда не существовало. — Но излечен… недуг… бытия… — тихо, словно задыхаясь, словно погружаясь все глубже и глубже в пустоту, словно уходя безвозвратно, закончила певица — и лиловый свет погас, и помост погрузился в темноту, скрывшую невысокую тонкую фигуру в длинном черном платье с мерцающими искрами.
