– Либо я, либо письмо. Выбирай.
Тед повернулся и побрел за письмом, уже после третьего шага по грудь погрузившись в коричневую жижу. Сделав еще несколько неверных шагов, он схватил письмо, перевел дух и направился к берегу, но Уэйд уже поджидал его там: набрав еще больше слюны, он плюнул на землю и сказал:
– А теперь – проси прощения.
– За что?
Тед по-прежнему держал письмо.
Уэйд отхаркнулся и плюнул в Теда – плевок угодил тому в лоб и растекся, как яйцо по лобовому стеклу. Тед пронзительно вскрикнул и скрылся под водой, свободной рукой стараясь оттереть слюну со лба.
– За все.
Тед вынырнул на поверхность.
– Прости. Черт... прости. Следующий плевок Уэйда достиг цели.
– Повыразительнее.
Тед снова вскрикнул и нырнул, чтобы избежать слюнной атаки.
– Какие доказательства тебе нужны? Я сейчас утону в этом болоте.
– Если только пиявки сначала не высосут из тебя всю кровь. О, пиявки, как я мог о них забыть. Жирные, сочные пиявки высосут из тебя кровь и оставят чудесные большие открытые раны, которые нагноятся от моей зараженной слюны и в которых будут размножаться мои вирусы.
– Брайан! Твой брат окончательно охренел. Убери его от меня.
– Меня в это мурашиное гнездо больше ничем не заманишь,– ответил Брайан, не слезая с валуна.– Выкручивайся сам.
– Черт. Твоя взяла,– сказал Тед.
– А конкретно? – спросил Уэйд.
– Если ты перестанешь в меня плеваться, то обещаю, что, когда я выберусь из этого чертова болота, можешь трогать дырки от пиявок и все царапины и порезы, которые достались мне от какого-то гада там, на дне.
– Откуда мне знать, что ты не врешь?
– Не вру.
– Пообещай, что твоя мать отправится в тартарары, если ты врешь.
– Совсем очумел, придурок.
– Говори! – Уэйд знал, что единственная святая святых Теда была память о его матери, умершей лет пятнадцать назад.
– Заткнись, дерьмо,– проорал Тед.
Уэйд еще раз отхаркнулся – сегодня это удавалось быстрее и легче, чем обычно, не очень хороший показатель состояния организма – и приготовился продолжить обстрел родителя. Вместо этого он сплюнул на землю.
– Да, папочка, твоя родная мать, бабуля Драммонд, до сих пор парила в небесах вместе с ангелами, кушала пирожные со взбитыми сливками и играла в бридж со всеми своими подружками, а теперь ее утянут на веки вечные в ад, где она будет гнить и гореть, если
По грудь в грязи, Тед побрел к берегу.
Уэйд понял, что его красноречие сработало.
– Давай, давай, я жду.
– Твоя взяла,– вырвалось у Теда. Он подгреб к берегу.
Уэйд протянул ему руку, чтобы помочь выкарабкаться из трясины, которая оглушительно выпустила газы, когда Тед вытянул ногу, в результате оставшись без ботинка. Потом он перебрался на сухое место. «Слава тебе, Господи». Он шваркнул письмо на капот машины.
– Закатай штаны,– скомандовал Уэйд.
– Заткнись.
Уэйд бросился на Теда. Грязная, засохшая трава захрустела там, куда они упали. Уэйд ухватил дрыгающуюся ногу Теда. Всем весом навалившись Теду на грудь, он пригвоздил его к земле и, закатав штанину, увидел множество мелких кровоточащих порезов.
– Твоя взяла. Валяй, трогай. Какая же ты скотина. Ну давай, заражай.
– Не волнуйся – заражу. Итак, поехали: раз, два, три.– Уэйд дотронулся сухим пальцем до кровоточащей ранки, обозвал отца невежественным ублюдком, повалился на траву и закрыл глаза.
Час спустя вся троица ковыляла по шоссе: лишившийся ботинка Тед, полуголый Брайан, распухший и шагающий враскоряку, чтобы меньше зудело, и Уэйд, который чувствовал себя еще хуже, чем раньше. Вскоре Уэйд совершил спутавшее все карты открытие: солнце находилось не там, где ему полагалось, не справа, а слева, из чего следовало, что Брайан повел их не в ту сторону и те многие мили, которые они прошли, оставив перевернутую машину, никуда не вели. Тед огрел Брайана по голове и назвал кретином, но Уэйд встал между ними и сказал:
– Папа, не смей больше нас бить.
– Все равно это Брайан, и все равно он дубина,– раздраженно ответил Тед.
– Можно подумать, ты не дубина,– сказал Уэйд, скривившись от отвращения.
– Я хотя бы не...
– Утихни. Никто тебя больше не слушает.
Случайный транспорт, как правило трейлеры, с ревом проносился мимо, не обращая на них ни малейшего внимания; обычно снующие по шоссе полицейские и машины всяческих контор по поддержанию правопорядка решили в тот день игнорировать этот уединенный отрезок.
– Надо идти к посту,– сказал Уэйд.
– Теперь это получается десять миль в обратную сторону,– ответил Брайан.
– По крайней мере мы будем идти в нужную сторону,– сказал Тед.
Волна тошноты подступила к горлу Уэйда, и он понял, что не сможет идти дальше.
– Мне придется остаться здесь,– сказал он.
Тед с Брайаном переглянулись.
– Да, мне плохо. Довольны? Теперь можете идти одни. У вас есть адреса, номера и сама вещь. Идите. Копы рано или поздно меня подберут.
В этот момент мимо проехал белый четырехдверный седан. Взвизгнув тормозами, он остановился в сотне шагов от них.
– Добрый самаритянин,– сказал Брайан.– Слава Богу.
Из машины выбралась плюгавая женщина. Это была Пшш.
– О черт,– сказал Брайан.
– Какого дьявола вы, трое идиотов, делаете здесь на шоссе? Господи, Брайан, у тебя вид просто как у Свинтуса Поросячьего. Что с тобой стряслось? Постой, ничего не говори – пожалуй, мне вряд ли захочется слушать.
– Просто подбрось нас до поста.
– Нет. Чтоб я еще связалась с этой семейкой уродов. И угораздило ж меня остановиться и спросить этих трех дебилов, что они здесь делают. Ну так и что же?
– Папа перевернул машину в нескольких милях отсюда. Мы ехали...
– Ладно, не надо,– подняв руку, сказала Пшш.
– Стой, а откуда у тебя машина? – спросил Брайан значительно изменившимся тоном.
– Взяла напрокат, придурок.
– Это на какие шиши?
– На свои.
– У тебя никогда и цента за душой не было.
– Боже, до чего ты тупой, Брайан.
– Неужто в наши дни людям платят за то, что они убивают собственных детей?
– Я поехала.– Пшш открыла дверь.
