и одет, в школу ходил, как все его ровесники. Одни семьи относились по-доброму, другие насупленно, однако никто сироту не обижал, не принято было. В крайнем случае посадят на денёк в чулан и не дадут обеда, если сильно набедокурил. Но за Кки больших грехов до сих пор не водилось, только простые ребячьи шалости.
Кки не разозлился на глупую Рыбёшку за её слова. Он просто стоял и копил в себе жалость к маленькому Олики. Чем больше жалости, тем больше у него, у Кки, права решиться на отчаянный поступок, о котором он думал не раз. Думал с обмиранием в душе и с желанием. Но раньше было только желание, а теперь причина. Разве не должен тот, кто рождён в Караване, защищать маленьких и слабых от всяких бед?
— Не хнычь, — насупленно сказал Кки Мышонку. И стал разматывать на себе ассахор.
Как у пастуха кнут, как у кузнеца кожаный фартук, а у каменщика рукавицы и зубило, так у рыбака и кормщика — ассахор. Прочный шнур с узелками через два локтя друг от друга. Носится вокруг пояса, сплетённый в плоскую косицу. Плетение такое, что снасть распускается и вытягивается на всю длину от одного умелого взмаха. Она, эта снасть, — для самых разных нужд. Её бросают с борта на пристань для подтягивания лодки; ею крепят груз, когда волна раскачивает лайбу. Ею заменяют порванный шкот, на ней буксируют мелкие дощаники. С её помощью смиряют хлещущую парусину, если ту шквалом сорвало с рейка.
Владеть ассахором считалось доблестью у мальчишек возраста Кки и старше. Кки владел. Ну, может, не так умело, как большие ребята, однако сейчас особого искусства и не требовалось. Закрепить шнур за каменный выступ, спуститься по узелкам на трехкопейную глубину — подумаешь! Самое трудное было — унять в себе жутковатое замирание и беспорядочное прыганье сердца.
Кки унял. Попросил у Небесной Девы прощения и помощи и… спустился.
И ничего не случилось. Только царапался дрок и цеплялись за дерюжную ткань мальчишечьей юбки-чуммако шарики дерихвоста. Сладко пахло овражной травой-семицветкой…
Сандалия нашлась быстро, в листьях этой самой семицветки. Довольный Кки сунул её за тугой пояс чуммако и без труда поднялся по ассахору на гребень Стены. Пока он лез, не смотрел наверх, смотрел на узлы, чтобы не пропустить их. А когда забрался и прыгнул с гребня на тропу… увидел перед собой двух стражников. Тех, что обычно несут вахту на Квадратной башне.
Родители, конечно, выдрали Мышонка и Рыбку. Но не всерьёз, а так, для порядка (Мышонок даже не верещал). Потому что большой вины у малышей не было. Была она у Кки…
Главные люди города Ча собрались в Круглой палате Управы, чтобы решить: как поступить с мальчишкой? Привели и его самого. Кки стоял перед знатными лицами с опущенной головой, теребил край чуммако, и всё же в нём не ощущалось раскаяния. Спросили: как он посмел сделать такое? Он сказал, что пожалел маленького…
Стали ломать головы. Случай-то был такой, какого никто не мог вспомнить! А раз нельзя вспомнить, нелегко и придумать, что тут делать.
Наконец хозяин гончарных мастерских, толстый и добродушный дядюшка Пакси Ту, сказал, что готов усыновить сироту Кки, а уж после этого можно будет поступить по-отцовски и выдать негоднику всё, что он заслужил. Но для этого надо было, чтобы мальчишка сам признал гончарного дядюшку папашей, без такого согласия усыновление недействительно. А Кки не признал, буркнул:
— Вот ещё…
— Тогда будешь до осени сидеть в подвале Управы и молиться, чтобы Небеса простили тебе твоё беспутное поведение, — пригрозил советник Шук.
— Не буду, — угрюмо сказал Кки.
Знатные люди запереглядывались.
— Как же ты не будешь, если мы подпишем вердикт? — выразил общее недоумение советник Шук. — Ты живёшь в этом городе и обязан чтить его обычаи.
— А я не буду жить в этом городе, — вздохнул Кки. — Я уйду.
Какое-то время все молчали (и опять переглядывались, конечно). Потом несколько человек разом спросили «куда?».
— Куда глаза глядят…
Опять помолчали. Наконец жалостливый хозяин трактира «Хорошая девочка» по-женски пригорюнился:
— Сгинешь…
— Там поглядим, — сказал Кки. Он понимал, что сгинуть может запросто. Но… и гордость в нём была, и какой-то голос всё сильнее звал в дорогу.
Знатные люди развели руками. Если решил уйти — дело хозяйское. Родителей у мальчика нет, значит, он человек вольный. А вольному, как говорится, воля.
К вечеру добросердечные тётушки собрали путнику узелок: запасная одежонка, печёная курица, каравай, фляжка. Вытерли уголками платков глаза: «Храни тебя Небо…» Несколько ребят, в том числе и Рыбка с Мышонком (в своих дорогих сандаликах), проводили Кки до ворот в городском валу. Помахали вслед. Кки тоже помахал им и пошёл не оглядываясь (чтобы не заметили его мокрых ресниц).
Все думали, что он пойдёт за холмы, в сторону Реки, где встречаются иногда крестьянские селения давних жителей этой страны. Кки и вправду сперва шагал туда, на закат. Но, едва стало смеркаться, оставил дорогу, повернул к юго-востоку, вышел к морю, к полыхающей костром Квадратной башне, а от неё опять проник на Стену. Крадучись он скользнул мимо дремлющих на стене часовых и на ассахоре снова спустился в ров.
Сейчас было страшнее, чем первый раз, потому что в сумраке. Уже не сладко, а резко, пугающе пахло травой-семицветкой. Молодой месяц бросал на пустошь слабый зеленоватый свет. Дрожали в темноте крохотные огоньки (светлячки? или кто-то неведомый?). Далеко ухали ночные птицы.
Надо ли говорить, что испытывал мальчик, оказавшийся поздним вечером на Чужом поле? (Уж не вернуться ли, и пусть будет что будет?..) Но неведомое «что-то» звало Кки вперёд сквозь все страхи. И он пошёл наугад, через колючки и спутанный ползучий кустарник.
И шёл, шёл…
Месяц стал ярче, птицы вскрикивали ближе, усталости становилось больше, а страха все меньше: видимо, зловещие они не собирались охотиться за мальчишкой. Наконец Кки ощутил под ногами лужайку без колючек, с мягкой травой, завернулся в старенький плащ, лёг и уснул.
Когда проснулся, солнце стояло высоко и припекало изрядно, хотя светило оно сквозь сероватую дымку и казалось размытым пятном. Травянистой пустоши вокруг не было, Кки увидел, что лежит на красноватом песке. И кругом во все стороны был этот песок. Местами над ним торчали скальные обломки, каменные идолы.
Горизонт был ровный и пустой. Только в одном месте чернел вдали треугольник — то ли острая гора, то ли громадная постройка.
Кки был такой голодный, что съел почти всю курицу и половину каравая. Запил из фляжки. И пошёл к дальнему треугольнику. Ведь надо же было куда-то идти, а это хоть какая-то цель. Солнце светило справа, слева от Кки шагала его тощая тень. Чёткая и ломкая. Странно, что двигалась она не в такт с хозяином, а как бы сама по себе, иногда убегала вперёд. Кки не очень удивлялся — мало ли что может быть в неведомом краю.
На пути оказался толстый каменный столб с выбитыми непонятными знаками. На границе его тени Кки заметил что-то круглое, словно полузарытый в песок чугунный гладкий шар.
Оказалось, и правда шар. Небольшой, можно обхватить двумя ладонями, но тяжеленный. Ничуть не ржавый, тускло отражающий солнце. Кки покачал его в руках и — что с ним делать-то! — хотел снова опустить в песок. И… то ли сам шар, то ли похожая на человека тень камня, то ли кто-то внутри самого Кки сказал неслышно:
«Не бросай…»
— А… куда его?
«Отнеси на Пирамиду…»
