Утром было пасмурно и прохладно. Изредка моросило. Толь-Поли с неразлучным вождём гуммирабиков перебрались в дом. Ребята собрались в большой комнате у телевизора, включили. Но ни на одном канале не нашлось ничего, кроме стрельбы и мордобоя. Только Инская студия передавала последние новости, но и там — скукотища.
— Активизация бывших функционеров «Жёлтого волоса» в правительственных кругах не может не настораживать всех трезвомыслящих жителей Империи и Вольных городов. Однако Регент на последней встрече с журналистами оптимистично заявил, что поиски консенсуса между бывшими политическими антагонистами являют собой позитивный процесс, который…
— Да здравствуют гуммираки! Регент дурак! — известил всех индейский вождь на руках у Поли.
— Ещё один политик, — сказала Света.
Грин взял книжку Астрид Линдгрен «Мы на острове Сальткрока» и ушёл в угол к торшеру. Но почитать не удалось. Появились Грета и Лыш.
Лыш был молчаливей обычного, зябко потирал колючие локти, но думал явно не о холоде, а о чём-то далёком от погоды. А Грета — как раз о погоде:
— Пришлось отменить из-за дождика вылазку на последнюю дистанцию. А Круг совсем рядом, это понятно всякому.
— Да… а ведь нынче солнцестояние, макушка лета, — поддержала Света недовольство подруги. — В такое время должна стоять безоблачная погода…
— А мы растяпы! — вдруг отчётливо заявил Толя.
Все, конечно, захотели узнать: с какой стати растяпы?
— Потому что в прошлые годы, когда летняя макушка, мы смотрели ёлочные игрушки!
— В самом деле! — обрадовался Май (и даже как-то просветлел). — Правила нельзя нарушать! — И обернулся к сидевшему в сторонке Грину. — У нас такой обычай! Когда наступает самый длинный день в году, мы вытаскиваем коробку с ёлочными украшениями и разглядываем, перебираем их. Чтобы не забывались зимние сказки. И чтобы игрушки не заскучали совсем… Может быть, тебе тоже будет интересно?
— Конечно! — быстро отозвался Грин (заранее знал — будет!).
Толпой полезли по внутренней лестнице на чердак. Тётя Маруся просила быть поосторожнее, чтобы не свихнуть шеи и чтобы не насторожить Евгения, который тоже запросится наверх и там «наведёт свой порядок».
Видимо, Грета и Лыш были знакомы с обычаем семейства Веткиных, потому что без расспросов приняли участие в «зимней вылазке». Впрочем, Лыш не проявлял энтузиазма. Забрался последним и сразу сел в сторонке на перевёрнутый бачок. И все думал о чём-то…
Такая задумчивость Лыша почему-то беспокоила Грина. Это беспокойство непонятно смешивалось с другим — с памятью о двух тёмных фигурках, которые он вчера заметил на стене, в светлом пятне от луча «коробочки»-проектора.
На чердаке пахло пылью (но в то же время — свежим деревом, как во всём доме). Под наклонной крышей, среди балок, таился сумрак. А сквозь него из чердачного окна проникал пасмурный день. В этой неяркой серости лишь Толь-Полины свежезеленые рубашки были как вымытая дождиком листва.
Толя щёлкнул выключателем, и дождливый дневной свет смешался с другим — от яркой лампочки над головами.
— Рассаживайтесь, — предложила Света, как хозяйка, пригласившая гостей на пирог.
Расселись кто где — на старый сундук, на свёрнутый в трубу (и, наверно, побитый молью) ковёр, на древний телевизор с маленьким выпуклым экраном. Грета прыгнула на толстую балку и привычно закачала длинными следопытскими ногами. Только Май не сел, он с натугой потащил из-за кривого письменного стола картонную коробку от пылесоса. Все вытянули шеи. Грину вдруг почудилось, что он присутствует при странном таинственном действе.
Май откинул картонные клапаны. Внутренность коробки выбросила наружу мелкий искристый блеск — от шаров, бус, мишуры…
Май открыл плоский фанерный ящичек.
— Смотрите-ка, сколько свечек осталось… Хватит ещё на одно Рождество…
Грин увидел тонкие свечи, похожие на цветные, источенные наполовину карандаши (только вместо грифелей — чёрные закорючки обгоревших фитильков).
— На Новый год мы зажигаем на ёлке лампочки, а на Рождество настоящие свечки, — шепнула Света Грину, словно посвящала в тайну. Они сидели рядом на сундуке, Светин шепоток щекотнул Грину ухо.
— А не опасно? — спросил Грин, чтобы что-то сказать и заглушить непонятное смущение.
— Ничуть, — отозвалась Света. — Мы все внимательно следим и держим рядом воду… Да они и недолго горят, лишь в начале праздника…
Май стал доставать игрушку за игрушкой, они пошли по рукам. Ватные, обсыпанные блёстками снеговики и зайчата, витые блестящие сосульки, картонные домики со слюдяными окнами, зеркальные шары, тонкие кубики и пирамидки, собранные из стеклянных палочек…
— Здесь есть совсем старинные игрушки, ещё прабабушкины… — снова шёпотом сказала Света. — Вот эта, например… — И закачала на петельке склеенный из двух выпуклых половинок серебристый месяц — глазастый, носатый, улыбчивый…
— Дай… пожалуйста… — выдохнул Грин.
Она положила невесомую игрушку ему на ладонь.
— Я помню… — тихо сказал Грин (и кашлянул, потому что царапнуло в горле). — У нас был такой же…
Воспоминания — беспорядочные, несвязные, но подробные — сыпались на Грина, словно содержимое коробки вывалили на него разом… Да, их ёлочка была маленькая, и украшений, конечно, было меньше, чем здесь, но… так похоже, так знакомо… А сквозь это шелестящее серебристое дрожание сказки — память про мамины руки, папин голос, снежный солнечный день и прыгающих за окнами снегирей… На открытые колени Грина упала мягкая мишура и защекотала кожу, будто шерсть кота Юшика. Грин погладил её…
А папина щетинка на лице (не успел побриться) тоже была щекочущая, только пожестче кошачьей шерсти. Как искусственная хвоя распушившейся на полке ёлочки…
«Юшик, не вздумай прыгать на ёлку, а то будет ой-ёй-ёй что…»
Странно, что знакомые слова вдруг перестали укладываться в привычную мелодию спортивного марша… Грин сердито мотнул головой…
— Можно, я посмотрю этот шарик? — вдруг попросил со стороны Лыш. Непривычно звонким (будто не своим, а Толиным голосом). И потянулся с бачка к золотисто-зеркальному, украшенному синими звёздочками шару. Не шарику, а именно шару — величиной с большущее яблоко.
— Возьми… — Поля дала ему хрупкую игрушку из ладоней в ладони.
— Только не разбей, — предупредила Грета. — Это старинный шар. Можно сказать, исторический экспонат. Да, Май?
— Лыш не разобьёт, — пообещал Май.
Лыш уже другим, вредным, голосом сообщил на ломаном немецком языке:
— Ди швестер Гретхен видер лере зайне унглюклихе брудер… — Это примерно означало:
