с иглой. Игла выцарапывает на кожуре вертящейся тыквы зубчатые бороздки. Это и есть запись голоса. А звучание - это обратный процесс. Игла бежит по бороздке и заставляет звучать трубу. Главное, чтобы тыква была гладкая, иначе иголка спотыкается…
- До чего замечательно! - выдохнул Авка. - Ваше сиятельство, это вы сами придумали?
- Нет, это давнее изобретение моего покойного мужа. Фигус фон Рутенгартен был большой любитель музыки. У него в замке каждую неделю играл замечательный оркестр, и барон решил оставить на память лучшие музыкальные произведения. Для этого и придумал тыквофон…
- Что?
- Что такое 'тыква', известно. А 'фон' на одном из древних языков означает звук. Отсюда и название аппарата… Но изобретения полагается регистрировать в Императорской патентной коллегии. А там всякие ученые мужи воспротивились. Как, говорят, можно подменять скрипучим тыквенным звучанием живые голоса оркестровых инструментов и песен! Надругательство над искусством! И запретили!
- Но ведь никакого скрипа почти не слыхать! Вовсе даже настоящий голос!
- Да, но попробуй убедить коллегию! Она даже постановила: сломать тыквофон!… Ну, ломать его барон, конечно, не стал и даже сохранил кое-какие музыкальные тыквы, однако все это под секретом. Достоянием тыквогонского общества изобретение так и не стало…
- Всякие власти почему-то очень боятся новшеств, - горько посочувствовал баронессе Авка. - Вот в Никалукии… ну, там, где Звенка… еле-еле разрешили построить гра… ви-то-план. А теперь, наверно, запретят насовсем…
Сейчас, когда страхи ушли, Звенкино лицо снова как бы висело в воздухе перед Авкой. Некрасивое, печальное и… незабываемое. И Авка снова понял, что эта грусть - надолго… Он протяжно, почти со стоном, вздохнул.
Баронесса внимательно взглянула на него.
- Ты мне почему-то весьма симпатичен, Август Головка. Давай-ка я оставлю для коллекции твой голос…
- Ой, нет… - Авка опять машинально вцепился в лямку.
- Ты не понял. Я попрошу тебя что-нибудь сказать в трубу… Негромко, чтобы не услышали за дверью… Скажи, например, какое-нибудь заветное желание. Не стесняйся. Имей в виду: если желание сохранено в записи на долгий срок, оно все время действует на силы природы, и, может быть, силы эти в конце концов поспособствуют его исполнению… А?
'Может, правда?'
- Н… ну хорошо… Только вы никому-никому это не давайте слушать, ладно?
- Бзяка буду.
Баронесса запустила маховик тыквофона. Подвинула Авку лицом к трубе.
- Говори, Август Головка…
Авкины уши опять стали горячими. Он зажмурился.
- Хочу… ик… чтобы Звенка прилетела снова… или… - Авка с трудом договорил фразу и прерывисто задышал.
- Замечательно! - Баронесса остановила колесо. Передвинула на тыквочке 'ложку' с иглой. Крутнула маховик опять. - А теперь слушай…
Сперва сквозь шипенье прозвучал голос баронессы: 'Говори, Август Головка…' А после заикающийся мальчишка тихо выговорил: 'Хочу… ик… чтобы Звенка прилетела снова… или… чтобы я как- нибудь сам оказался на ее берегу… Вот…' Затем - сбивчивые вдохи и выдохи…
Неужели это правда он, Авка? Чудеса…
- Ваше сиятельство… А еще… можно, я спрошу?
- Можно.
- Как вы думаете… есть какая-нибудь возможность добраться… туда?…
- До девочки?
- Ну да…
- Не знаю, голубчик. Честно говоря, по-моему, нет. Наша техника еще не доросла до такого… Может быть, потом…
- Когда потом-то… - прошептал Авка. И чуть не уронил слезинку…
Баронесса вздохнула совсем по-старушечьи:
- Кабы знать… Я ничем не могу тебе помочь. Был бы жив мой супруг, тогда другое дело, он был замечательный изобретатель…
- Значит, всю жизнь так и мучиться? - горько сказал Авка. Не баронессе, а себе.
- Что поделаешь, голубчик. От любви лекарства нет… Разве что одно - забыть.
- Не забывается же…
- А вот это можно попробовать… Есть одно очень сильное средство…
- Это, что ли, как тех, за кота? - выговорил Авка печальную догадку. И подумал: 'Может быть, пусть? Зато потом - облегчение…'
- Я совсем не про то! В коллекции барона сохранилась одна тыква с записью замечательной музыкальной пьесы. Называется 'Соната забвения'. Неизвестного старинного композитора. Барон говорил, что, если послушать эту музыку один раз, мучения души становятся легче. А если дважды - причина мучений забывается совсем. Я, правда, не пробовала, потому что не привыкла прятаться от страданий. Но тебе-то зачем страдать в такие юные годы?… Хочешь послушать сонату?
- Да! - с горьким нетерпением качнулся вперед Авка.
Баронесса покивала. Достала с полки тыквочку лимонного цвета, вставила ее в зажимы тыквофона вместо прежней.
- Это должно быть тихо, чтобы тот, кто в прихожей, не удивлялся: что там у них за концерт? - Она заткнула жестяной контрабас большущей пробкой, от которой тянулся шланг из длинного тыквенного стебля. Шланг раздваивался, и к двум концам были приделаны пустотелые половинки сушеной тыквы- шуршалки. Их соединяло упругое медное полукружье - по размеру головы.
- Садись, Август Головка… - И баронесса надела тыквенные половинки ему на уши. Авка услышал шелест и шуршание.
Он сидел и смотрел, как баронесса идет к тыквофону, как поправляет ложку с иглой, как берется за маховик… Но видел это как бы через портрет Звенки. Девчонкино лицо снова было перед ним - полупрозрачное, печальное и… ну, такое… Звенкино…
- Нет! - Авка быстро снял шуршащие полутыковки. - Не надо… Простите, ваше сиятельство, но не надо… Пусть… - Вот как? - Баронесса подняла левую бровь.
- Да… - вздохнул Авка. И повторил: - Пусть… - И (странное дело!) слегка повеселел.
Две головы
В прихожей баронессы томился и топтался, не решаясь присесть на лавку, императорский паж Данька Белоцвет.
- О! - удивился Авка, когда вышел.
- О… - удивился и Данька, увидев знакомого. Впрочем, не очень.
- Привет! - сказал Авка.
- Привет… - грустно отозвался императорский паж. И кажется, удивился снова: Авкин бодрый тон не вязался с недавними воплями за дверью. В глазах Даньки Белоцвета появился страдальческий вопрос: 'Ну, как там?' Авка, разумеется, только хмыкнул и пожал плечами. Скоро, мол, узнаешь.
Данька был не в пажеском костюме, а в обычной мальчишеской одежке, вроде как у Авки. Но все же в шапочке с перьями и в сапожках с кружевами на отворотах. Как никак, придворный. Только было Даньке сейчас от этого звания не легче.
Авка спросил:
