- Ни фига себе! И я, значит, должен лезть в эту преисподнюю, - плаксиво сказал Авка.
Мукка-Вукка хмыкнула.
- Ничего ты не должен. Ты спросил, как соединить материки, я дала совет. А дальше дело твое…
Конечно, два Авки тут же сцепились между собой. Один убеждал, что переться в неизвестные глубины - предприятие глупое и смертельно опасное. И даже Звенкино лицо перед его глазами размазалось и растаяло в воздухе. Но перед глазами другого Авки не растаяло. Наоборот, сделалось еще более живым и… ожидающим. И стеклянная птичка зашевелилась в нагрудном кармане. Этот Авка боялся, наверно, не меньше того, другого, но… посопел и спросил:
- А как туда пробраться-то? Есть какой-нибудь проход?
- Есть, и не один. Самый ближний совсем недалеко отсюда. Я про него знаю от знакомой черепахи, которая долго жила на Щетинистом острове.
- Это на Буром болоте, что ли?
- Вот именно…
Бурое болото лежало у южной окраины столицы. Довольно пакостное место. Вода была коричнево- рыжая, из нее часто поднимались пузыри. Они с брызгами лопались, выбрасывая тухлый запах. Среди кочек жили рыхлые недружелюбные жабы, куцые желтые змеи 'суслепки' (не ядовитые, но скользко- противные) и всякая мелкая нечисть. Особенно гадкими были большущие водяные пауки-мохнатки с волосатыми лапами. На этих лапах они бегали, не проваливаясь в воду. У мохнаток был подлый характер и привычки пиявок. Они бесшумно подбирались сзади и присасывались к ногам ртами-хоботками. Жуть… Потом на коже оставались розовые бугорки, которые долго чесались.
Островок был круглый, небольшой, шагов сто в поперечнике, с горкой посредине. На горке сердито растопыривал ветви высохший осокорь-великан. Он словно грозил издалека дюжиной корявых рук: 'Только попробуйте, суньтесь…'
И все же мальчишки иногда пробирались на остров. Там густо подымался сухой тростник с удивительно прямыми и легкими стеблями. Из него получались прекрасные стрелы для луков и невесомые каркасы для воздушных змеев. Тростник стоял по берегам желтой щетиной - отсюда и название.
Прошлым летом Авка с компанией мальчишек дважды побывал на Щетинистом острове и гордился: поход в такое зловещее место - доблестное дело. И теперь Авка сказал:
- Был я там. И никакого прохода не видел. И другие не видели.
- Потому что вы собирали тростник на берегу. Никто не подходил к сухому осокорю. И уж тем более никто не забирался на него.
- А с него, что ли, видно подземную дыру?
- Не с него, а на нем… Там, у самой развилки, есть дупло. Как раз, чтобы пролезть такому, как ты, мальчику. Внутри дерево давно уже пустое, можно сказать - труба. И труба эта как раз ведет в подземные пространства…
Мукка-Вукка говорила теперь твердо, обеими ртами, и это придавало ее словам особую достоверность.
- А долго спускаться по той трубе? - опять поежился Авка.
- Слазишь - узнаешь, - ответила Мукка-Вукка. Тем же тоном, что побывавшие у баронессы мальчишки отвечали на боязливые вопросы еще не побывавших. Авке не понравилась эта ирония. Но расспрашивать он больше не стал. Из самолюбия.
- Фонарик не забудь, - посоветовала черепаха. - И оставь родителям записку. Мол, уезжаю на несколько дней в деревню, в гости к однокласснику. Потому что неизвестно, сколько времени ты проболтаешься под землей… Потом, конечно, получишь взбучку, но, по крайней мере, не будет большого беспокойства…
- Я попрошу Гуську, чтобы он сказал маме, - пробурчал Авка.
Сухой осокорь
В том, что будет взбучка, Авка не сомневался. И хорошо, если только словесная… Но это все - потом. А пока ожидалось приключение.
Известно, что у всех тыквогонских мальчишек есть в организме особый орган или нерв, похожий на торчащую упругую проволочку. Зацепишь, и начинает она вибрировать, щекотать душу. Зацепить ее легче всего упоминанием о какой-нибудь тайне. А щекотание души - это желание приключений. Часто оно такое сильное, что человек забывает обо всем на свете.
По правде говоря, и Авка позабыл про многое: и про осторожность, и про возможные неприятности, и… даже про Звенку. Ему виделся теперь только сухой осокорь с черным дуплом. Что там? И душа томилась ожиданием таинственных событий. И двое мальчишек в этой душе уже не спорили друг с другом - оба стремились на Щетинистый остров.
Впрочем, Звенка позабылась не надолго. Скоро ее лицо (ну, некрасивое же!) опять замаячило перед внутренним Авкиным взором. И когда Авка окликнул через забор Гуську и тот быстро перелез, они сели на крыльцо, и Авка не стал ничего скрывать:
- Вот что, Гусенок… Я, кажется, совсем…
- Что?
- Ну, это… влюбился.
- В ту самую? - с пониманием сказал Гуська. - В Звенку?
- Ну, в кого же еще! Не в баронессу же… Можешь теперь презирать меня. Говорить 'бзяка- влюбляка'…
- Что ты! Не буду… Я же понимаю… Я, может, сам бы в нее влюбился, если бы она была помоложе…
Оказывается, он держал в кулаке зеленого зайчонка. Звенкин подарок.
- Ведь некрасивая же… - с тихим надрывом сказал Авка.
- Да… А все равно… - Видимо, Гуська и вправду все понимал, хотя и хлястик.
- Тогда слушай, - выдохнул Авка. И рассказал все. Про Мукку-Вукку, про китов, про неведомые подземные пространства. И про свой отчаянный план.
Гуськины глаза сделались большущими. И сырыми.
- Мукка-Вукка твоя - настоящая дура! - звонко сказал он. - Вот сгинешь там где-нибудь! Как тебя искать?
- Может быть, и не сгину…
- Ага, 'может быть'… Тогда… Тогда вот что! Полезем вместе!
- С ума сошел?
- Нет, не сошел!… Ну, или сошел! Все равно! Или прибей меня на месте, или я все равно не отцеплюсь! - Гуська вскочил и до подмышек подтянул свои великанские штаны с красной заплатой.
У Авки даже в глазах защипало от такой преданности. На секунду. Но он сурово сказал:
- Не выдумывай, Гусь! Я имею право рисковать только своей головой!
- А я тоже… своей…
- Сделаем вот что. Ты проводишь меня до осокоря. Потом вернешься и скажешь, что я укатил в деревню к Бастику Каталке…
- Нет! Я лучше с тобой!
- Кто из нас старший? Ты или я? Делай, что тебе говорят… А если не вернусь через три дня, скажешь правду. Пусть тогда ищут… Но этого не будет, я вернусь. Ты только все сделай как надо.
- Взгреют…
- За что? Ты здесь ни при чем!
- Тебя взгреют, когда вернешься.
- А! Это да!… Ну и пусть. Лишь бы сдвинуть материки…
