Я вдруг понял, что солист похож на Ивку. Волосы, правда, не такие летучие и светлые, но лицо - похожее. И не только лицо. По-моему, у этого мальчика была такая же ясная, как у Ивки, душа. И… может быть, он тоже тревожился за старшего брата.
Господа взрослые, что же вы творите на нашей земле! Может, мы, дети, лишние на ней? И вы решили, что многих, кому уже восемнадцать, можно под корень?
'А дети? - будто возразил мне такой 'взрослый'. - Вы-то чем лучше? Мало вас, бандитов, в свои юные годы? Откуда вы такие?'
Я не знал, откуда. Хотя нет, я догадывался. Я огрызнулся: 'От вас! От вашего озверелого мира. Бандиты - они те, кого с самого рождения никто не любил!' - 'Ну, так возьми и полюби! Лыкунчика, Вальдштейна…' - 'Издеваешься, да? Дурак…'
Я мотнул головой и снова стал смотреть на экран.
Да, солист явно походил на Ивку. И многие в хоре были на кого-то похожи. Вон те рыженькие близнецы - на Витю Брусилова, одного из 'поповичей'. А этот, в очках, - на Олега Птахина из моего нынешнего класса. А небольшой, чернявенький - на Рената Латыпова… Но все они были как-то чище, красивее. Песня будто озаряла их изнутри. Каждого… И вон того, тонкошеего, с белобрысой челкой и желтыми глазами… Тьфу ты, наваждение!
Но нет, лицом он, может, и похож на Вячика Вальдштейна, но… все равно не похож. На такого разве поднялась бы у меня рука? Даже со страха… Да и страха бы не было.
…Отец однажды услышал эту песню и сказал, что она неправильная.
- Аисты не летают над открытым морем. Они мигрируют на Юг через Сахару.
- Это же просто песня! Она не про географию!
- Песне тоже нужна точность. Особенно если про полет.
Я не поленился, взял первый том 'Мира животных' (тогда у нас была большая библиотека). Прочитал про аистов.
- Они пересекают в полете Гибралтарский пролив.
- Он же совсем не широкий.
Я сказал:
- Много ли надо измученному аистенку?
Отец посмотрел внимательно.
- Ты е г о жалеешь? Или… себя?
Я тогда проглотил это молча. Пожал плечами. А сейчас вспомнил, и стало в горле колюче - не продохнуть. Я перемотал пленку и пустил песню снова. Лбом вдавился в оконный переплет.
Тихо вошла мама. Тронула за плечо. Я не обернулся.
- Мама, за что он меня ненавидит?
- Кто?!
- Он…
- Сашенька, да что с тобой! Что за глупости… Ну, перестань…
ВСЕ ВХОДИТ В РАМКИ
Я долго не мог уснуть. Мелодия про аистенка никак не уходила от меня. В бабушкиной комнате слабенько, дребезжаще били часы. К их звону давно все привыкли, никого он не будил.
А еще звучала, как струнный механизм, бабушкина кровать. Она тоже была старинная - со спинками, похожими на решетки готического собора. Раньше бабушка спала на ней в садовом домике.
Вскоре после полуночи подул шумный ветер. О наружной жестяной подоконник застучали капли. 'Вот и лету конец', - подумал я уже сквозь сон.
Однако утром опять было солнечно и тепло. Даже лучше, чем вчера. Ветер прогнал запах дыма, а дождь, видимо, пригасил торфяной пожар.
Родители ушли, когда я еще спал. Не стали будить. Когда поднялся, бабушка сказала:
- Спишь до десяти. Совесть-то есть?
Я сказал, что нету.
- Зато есть вот что! - И наконец отдал ей акварель со старым домом.
Ну, бабушка засияла! Даже поцеловала обожженную рамку.
- Я ее, бедную, сохраню на память. А картинку вставлю в новую. Такую же рамку, конечно, уже не найти, ну да ладно, главное, что сама акварель цела… Ивушка - ну до чего же славный мальчик! Умница!
- А я? Кто догадался туда поехать?
- И ты… Ешь яичницу и садись за уроки.
- Я же вчера был только на литературе.
- Ее и учи.
- А по ней ничего не задали.
- Тебе всегда 'ничего не задали'… Тогда чисти штаны, которые вчера извозил. Потом пойдешь в 'Овощи-фрукты' за капустой.
- Если будешь меня мучить, не отдам еще одну вещь.
- Это какую же?
- А ты забыла!
- Выкладывай!
Я достал из кармана безрукавки железный гребешок.
- Сперва просила, а потом не вспомнила…
- А! Давай, давай! Пригодится.
- Знаю, - хихикнул я.
- Что ты знаешь?
- Что пригодится.
- Ну-ка, марш в магазин!
Гребешок и правда пригодился.
Когда я пришел из школы и бесшумно отпер дверь, бабушка это не услышала. Я снял кроссовки и
