- Представьте себе! Уже в ту пору было немало кинолюбителей. Особенно за границей. Правда, техника была еще не очень… Эта камера снимала на широкую пленку, как для больших фильмов. Узкопленочных аппаратов в те годы, видимо, не было. Кассеты сюда помещались маленькие, вот…- Валентин Валентиныч откинул крышку, показал два жестяных цилиндрика.- Одной кассеты хватало всего на пятнадцать секунд, приходилось то и дело перезаряжать. Ну и тем не менее! Снимали, оставляли, как говорится, память для времен грядущих…
- А вам эту камеру продали уже без пленки? - спросил Ига.
- А мне, голубчики, ее не продали. Это не товар, а, можно сказать, память детства.
Ига замигал. Валентин Валентиныч Клин был стар, но не настолько же! Тот засмеялся:
- Нет, когда ее сделали, меня еще не было. А вот в сороковом году… Да и тогда эта самая «Мефисто» принадлежала не мне, а ребятам, которые были постарше. Помню, что они многие свои дела снимали на кинопленку. Очень дружная тройка была, так их и звали - «три мушкетера». Боря Соловейко, Вилька Аугенблик и Юрик Рубашкин. Все из одного класса. Они вечно что-то затевали, что-то мастерили - то модель самолета, то воздушных змеев, то паровую машину из самовара и противогазных трубок. Шуму было, когда она лопнула!.. А потом затеяли строить корабль из автомобильных камер. С парусом. Хотели отправиться в путешествие по Плавням. По протокам Гусыни…
Стёпка опять вскинула глаза:
- А вы тоже были с ними? - и почему-то быстро глянула на Игу.
- Увы, я с ними не был. Им было по двенадцать, а мне семь. Я всей душой желал подружиться с «мушкетерами», но они, конечно, смотрели на меня сверху вниз. Не прогоняли, если крутился рядом, даже давали иногда подержать нитку змея или разрешали пнуть по футбольному мячу, но к серьезным делам не допускали… Видели во мне малявку. Да я и в самом деле был таким… Могу даже показать. Хотите?
Ига понимал: надо бы скорей бежать к Генке и Ёжику. Но… ведь одна минута! Только взглянуть! Неужели Валентин Валентиныч был когда-то семилетним Валькой? И сейчас его - такого! - можно будет разглядеть? В этом вдруг почудилась тайная связь времен. А может быть - разных пространств. Та самая, что иногда ощущалась в Конструкции (если за окном проезжала машина или хлопала дверь, маятник вздрагивал и начинал тикать громче). Сейчас вдруг сердце затюкало громче. Стёпка часто дышала рядом - тоже ждала…
Валентин Валентиныч с полки, где стояли граммофон и покрытая мозаикой шкатулка, достал выпиленную лобзиком рамку. В ней - фото размером с открытку. На фото испуганно раскрыл глаза и сжал губы пацаненок лет семи-восьми. С тонкой шеей, узенькими голыми плечами, с редкой белобрысой челкой, у которой торчала вверх одна прядка. Снимок был пожелтелый, но четкий. Виднелись даже чешуйки шелушащейся кожи на кромках ушей. Уши круглыми крылышками торчали по сторонам узкого, с треугольным подбородком лица.
«Господи, неужели это он! И… неужели я когда-нибудь буду такой, как он сейчас!.. А уши у него теперь какие!»
Ига не выдержал, глянул украдкой. Уши были обыкновенные, взрослые. Слегка сморщенные от старости.
Валентин Валентиныч заметил Игин взгляд.
- Да, голубчик, и я был когда-то лопухастым… И те трое тоже. Жаль только, никаких фотографий с ними у меня нет.
- А в путешествие по Плавням они ходили? - сказал Ига, слегка краснея.
- Увы, не успели. Началась война, стало не до того…
- А они… теперь живые? - шепнула Стёпка у Игиной щеки.
- Боря Соловейко зимой сорок пятого, шестнадцати лет, сумел попасть на фронт и погиб где-то под Берлином. Юрик Рубашкин умер в семьдесят первом от белокровия, он облучился на каких-то испытаниях. А про Вилю Аугенблика не знаю. Осенью сорок первого всю их семью отправили куда-то в ссылку. Хотя, казалось бы, куда еще можно ссылать дальше нашей провинции…
- А почему их отправили? - насупленно спросил Ига.
- Ну, они же были немцы. Хотя все родились в России и сроду не видели никакой Германии, а все равно… Тогда всех немцев отправляли куда подальше, мели общей метлой. Едва ли Вилька выжил в северной глуши, в голоде…
Валентин Валентиныч взял фотоснимок. Глядел на него и скреб пухлый (совсем не треугольный!) подбородок. Надо было идти. Но просто сказать «до свиданья, мы пошли» Ига почему-то не решался. Вместо этого неловко сказал:
- А камера… она как к вам попала?
- Мне подарили ее родственники Юрика Рубашкина, когда перебирались из нашего города в Подмосковье. Лет десять назад… Раньше-то Юрик с родителями жил в Москве, отец его работал в Комиссариате иностранных дел, часто ездил за границу, оттуда и привез эту штучку сыну в подарок. А в тридцать седьмом его отправили в концлагерь, сказали: раз бывал в буржуйских странах, значит, шпион. Такие вот были времена, вы, наверно, про это слыхали… Хорошо еще, что жену не посадили, выслали с сыном, с Юриком, в наш город… Так и камера здесь оказалась… Жаль, что ни одна отснятая кинолента не сохранилась. А то как здорово было бы взглянуть на них снова, на живых… Да и я там, возможно, мог бы промелькнуть… Ну, ладно, кажется, ко мне идут покупатели. Привет Якову Лазаревичу. И - бегом к Ёжику…
ТРОЕ С «РЕПЕЙНОГО БЕРКУТА»
1
И опять Ига и Стёпка - с утюгом на палке - зашагали по Малым Репейникам. Музей находился не столь уж близко от «Двух Рыцарей». Они миновали вновь отстроенную Никольскую церковь, старинные торговые ряды, где теперь блестели стеклами современные киоски, протопали мимо трехэтажной Городской управы с курантами и свернули на Историческую улицу.
Здесь, в двух шагах от музея, Ига и Стёпка встретили троих друзей. Только их звали не «мушкетеры», а Пузырь, Соломинка и Лапоть…
Надо сказать об этих людях несколько слов.
Понятно, что свои прозвища они получили от героев известной сказки. Но в сказке эти персонажи дружить не умели и кончили плохо: соломинка сломалась, лапоть утонул, а пузырь лопнул от хохота. А нынешним друзьям из пятого «Б» такая судьба не грозила - они были горой друг за друга.
Славка Пузырев и Коля Соломин дружили с первого класса. И тогда их никто еще не называл Пузырем и Соломинкой. Потому что Славка не был пухлым и надутым, а Коля длинным и тонким. Оба они были обыкновенные. Оба одинаковой толщины, оба, как положено, лопухастые и даже похожие друг на друга - рыжеватые и со вздернутыми носами (только Славка с прической-ежиком, а Коля - длинноволосый). Стасик присоединился к ним позже. Кстати, он был не Лаптев и даже не Башмаков или, скажем, Обувкин, а Полуэктов, сын известных в городе художников-реставраторов (они восстанавливали фрески в главном соборе Вознесенского монастыря).
Прозвище он заработал позапрошлой весной. Тогда в третьем «Б» заболела учительница Ольга Ивановна, и на ее место прислали другую - Лилию Кузьминичну. Пригласили с пенсии (а что было делать?). Громкоголосая, крупных размеров Лилия не была похожа на добродушную пенсионерку. Она тут же принялась наводить порядок. («Хотя бы к концу учебного года сделаю из вас людей!») Начала она «очеловечивание» почему-то с того, что запретила кроссовки с застежками-липучками.
Был уже теплый (как в нынешнем году) май, почти все мальчишки ходили на уроки в кроссовках. Новенькие кроссовки не всегда плотно держались на ногах, приходилось иногда на ходу их
