Внимательно слушала. Я рассказал ей все. Все, по крайней мере, что смог, что счел уместным... Я закончил рассказ. Пати молчала, упорно глядя в землю.
— Ты осуждаешь меня? — спросил я, придвигаясь к ней ближе, — Я был неправ?
— Не знаю, — сказала Пати, словно очнувшись, — не знаю. Понять тебя можно. Ты спасал свою жизнь. Этот Зайнеке — я тоже считаю его несправедливым человеком. Он, конечно, был неправ...
В голосе ее явственно слышалось «но».
— Но ты на моем месте так бы не поступила? — спросил я.
— Не знаю, — повторила Пати, — я думаю, что нет. Но я не имею права так говорить. Я никогда в твоем положении я не была. Тебя можно понять.
Мы немного помолчали.
— А ты изменился, — сказала Пати другим тоном, внимательно посмотрев на меня, — я тебя не сразу и узнала.
— Что, так уж сильно изменился?
— Ну... ты стал такой большой, сильный... такой был маленький, худой мальчик, а теперь... возмужал, — объяснила Пати, — и взгляд у тебя совсем другой.
— Тебе не нравится? — улыбнулся я. Пати пожала плечами.
— Нет, почему же...
— А ты не изменилась, — сказал я. На самом деле я просто ее забыл... может быть, и изменилась. У меня не очень хорошая зрительная память.
— С чего бы мне-то измениться?
— Ну а как у вас дела? — спросил я, — расскажи хоть...
Пати начала рассказывать, оживилась. Я тоже слушал с огромным удовольствием. Надо же, как много изменилось. Во-первых, половина наших мальчишек сейчас в армии, война же идет. Элт и Риан погибли. Лилла замуж вышла... ты его не знаешь, его к нам перевели из Туйской Общины. Несколько человек получили места в Магистерии. Надо же, и рыжий Ким получил... ну да, у него появился шанс, поскольку нас троих не стало. Сама Пати стала старшей по этажу — общественной работы теперь очень много, но ей нравится, она общается с людьми, кому-то помогает... активно участвует в проведении общих праздников и мероприятий. Она и раньше была общественницей (провести конкурс на лучшего знатока истории Лойга, организовать вылазку на природу, протолкнуть чью-нибудь идею по оформлению стенда, выслушать желающих поплакаться в жилетку...), и по тому, с каким оживлением, с какими раскрасневшимися щеками Пати заговорила об этом сейчас, я понял, что пожалуй, в этом она нашла свое призвание.
По призванию и общественному долгу Пати знала все обо всех. И я выслушал подробнейший рассказ о каждом из наших общих знакомых... У всех дела обстояли относительно хорошо. Кое-кто женился и ушел в Семейную общину, Пати знала и о них — у кого родился ребенок, у кого какие отношения в семье... Умер только пожилой мастер из нашего цеха, у него давно с сердцем было неладно.
— Ну а ты? — вдруг спросила она, прервав себя, — О себе-то расскажи... как ты там живешь, на Квирине?
Я подумал.
— Это трудно передать, Пати... Там совсем другая жизнь, понимаешь?
Она сочувственно кивала.
— Но там жизнь. Настоящая жизнь. Там, конечно, гораздо богаче живут, спокойнее... но не в этом дело. Это наоборот вначале меня отталкивало и в тоску вгоняло. А главное — там можно летать, понимаешь? Я работаю полицейским, ну это, как наши Треуг... в смысле, Управление Охраны. Можно видеть разные миры, звезды, всю Галактику...
Мне казалось, что Пати именно это и может заинтересовать. Я рассказывал о людях Квирина — как они живут. Какие они... талантливые, умные, добрые. Какие у них семьи, как они любят детей. Пати слушала, как мне показалось, доброжелательно.
— Зачем ты прилетел сюда? — спросила она, когда я выдохся.
— За тобой, — ляпнул я. Тонкие изогнутые брови взлетели вверх. Недоуменно.
— Ну... если ты захочешь, — поправился я, — и вообще... я скучал по Анзоре. Мне нельзя здесь появляться, но... очень хотелось увидеть. И ты... если хочешь, Пати, я заберу тебя на Квирин. Хоть прямо сейчас.
Она смотрела в сторону.
— Зачем ты вернулся? — повторила с грустью. Я не знал, что ей ответить.
Глупо как-то... зачем, действительно, я прилетел? Она давно меня забыла. И для меня она уже — совсем чужой человек. И я для Лервены, для Лойга... кто я — предатель, отверженный. Как это глупо...
Я соскочил с трубы.
— Если хочешь, Пати, я уйду.
Пати резко обернулась — карие чистые глаза смотрели с непонятным укором.
— Ланс, — она назвала меня уменьшительным именем, и это было приятно, — неужели тебе не хотелось бы вернуться в Общину?
— Но, Пати... как же я могу вернуться? У меня и номера нет. Я преступник.
— Это не так, — сказала она страстно, — номер можно сделать новый, да и какое он имеет значение? Конечно, будет расследование, но... в конечном итоге ты вполне можешь вернуться. Даже в нашу Общину... но даже если не в нашу — неужели ты не понимаешь, что так лучше... с коллективом. Всем вместе.
— Пати, о чем ты говоришь? — изумился я, — меня расстреляют. Это же ясно.
— Нет, — возразила Пати, — Зайнеке несправедливый человек, но ведь тебя отправят в столицу, вероятно... и там разберутся!
— Ну нет, — я покачал головой, — извини, но ради Цхарна я жизнью рисковать не хочу.
— Ну, Цхарн, — Пати покачала головой, — это все лозунги. В них можно верить, можно не верить. А самое главное — то, что мы все вместе. Ну как вы живете на этом Квирине? Чего ради? Зачем? Вы же — каждый сам по себе. Вот ты говоришь — детей растить... а зачем их растить, если не для общины, не для коллектива? Просто — как животные? Ну ладно, Ландзо, я тебя могу понять... ты просто боишься. Может быть, ты прав. Но вообще-то... Ну скажи мне, ты вот сам-то, своей совестью понимаешь — как нужно жить?
— Не знаю, — сказал я, — я уже ничего не понимаю.
— Ты сказал, что ты вроде охранника. Наша охрана служит Цхарну и Наставнику... а ты кому служишь?
Я задумался — в самом деле, кому я служу?
Непонятно. Зарплату получаю, вот и работаю. Но ведь Оливия сказала тогда: они не могут понять, почему мы служим. Выходит — все-таки служим. Кому?
— Не знаю, Пати... наверное, людям. Квирину. И вообще — людям, — поправился я, вспомнив олдеранок Итиль и Чинзи.
— Людям... это хорошо. Но... ведь должно быть что-то высшее? Люди не могут быть самоцелью.
Она была права. Тем более — для меня. Я не так уж люблю людей. Ну, своих друзей — да. А к большинству я просто равнодушен. Некоторых ненавижу. Нет, не могу сказать, чтобы именно любовь к людям была причиной моих поступков. Тогда — что? Я не хочу, чтобы кто-то страдал. Это да. Но это слишком примитивно. Я хочу, чтобы у всех все было хорошо, и ни у кого, по возможности, не было плохо. При том, что к людям я равнодушен... нет, слишком уж это сложно. Философия какая-то.
— Ты видишь, Ландзо, у вас все иначе... ты знаешь, я счастлива, что родилась и живу здесь. У нас есть Цхарн, у нас есть Община. Мы никогда не чувствуем себя одинокими. У нас есть смысл жизни!
Я вдруг почувствовал, что уходить не хочется. Да, надо уходить... Пати, конечно же, не пойдет со мной — зачем это ей? Она нашла себя, свое призвание и предназначение. Она на своем месте, среди своих... это я — повсюду чужой. Эмигрант.
Вот сидеть бы так, на трубах, у бревенчатой стены склада, и молча слушать голос Пати... и ничего больше. Не двигаться, никуда не идти.
