— Ну хорошо, — заинтересовался Конверс, — а если ты вдруг сталкиваешься с каким-нибудь старым знакомым вроде меня? Такое ведь вполне возможно.
— Ты даже не поверишь, как редко это бывает. Прошло столько времени… А те, с кем я рос в Калифорнии, прекрасно понимали меня. У нас дети из-за брачных причуд родителей частенько меняют фамилии, а на Востоке я провел всего-то пару лет. В Гринвиче я не знал никого, о ком стоило бы говорить, да и в старом добром Тафте я был сам по себе.
— Но у тебя же там были друзья. Вот мы, например, дружили…
— Друзей было немного. Не будем лицемерить — я был чужаком, да и с тобой особо тесной дружбы не было. Я ведь всегда держался в сторонке.
— Но только не на борцовском ковре… Холлидей рассмеялся.
— Да, не так уж много борцов становятся юристами. Должно быть, борцовский ковер сглаживает мозговые извилины… Ну а что касается твоего вопроса, уверяю тебя, за последние десять лет было не более пяти или шести случаев, когда мне говорили: “Послушай-ка, тебя ведь звали не так, как ты сейчас сказал”. И если такое случалось, я рассказывал все как есть: моя мать вышла второй раз замуж, когда мне было шестнадцать. И на этом вопросы кончались.
Появился кофе и булочки. Джоэл разломил свою пополам.
— И ты подумал, что я задам такой вопрос в самое неподходящее время — когда увижу тебя на конференции. Так, что ли?
— Профессиональная этика. Мне не хотелось, чтобы ты ломал над этим голову в тот момент, когда должен думать о своем клиенте. Что ни говори, но мы вместе пытались потерять невинность в ту ночь в Нью-Хейвене.
— Говори только о себе, — улыбнулся Джоэл.
— Нас тогда обвели вокруг пальца, и мы оба честно признали это. Помнишь? Кстати, мы еще дали друг другу клятву держать эту историю в секрете.
— Всего лишь чтобы проверить вас, ваша честь. Я все прекрасно помню. Значит, ты сменил серые пиджаки Коннектикута на оранжевые рубашки и золотые медальоны Калифорнии, не так ли?
— И прошел этот путь до конца. Сначала Беркли, а потом сразу же через дорогу — Стэнфорд.
— Хорошая школа… А откуда тяга к международному частному праву?
— Я всегда любил путешествовать и решил таким способом экономить на дорожных расходах. А как ты? Ты-то ведь, как я понимаю, накатался по миру досыта.
— У меня сохранялись кое-какие детские представления о службе за границей, дипломатическом корпусе, международном праве. Так оно, собственно, и началось…
— И это — после всех твоих скитаний по белу свету? Конверс взглянул на Холлидея своими светлыми голубыми глазами, явственно ощущая возникший внутри холодок. Что ж, это неизбежно, если только не понять все до конца, а обычно именно так и бывает.
— Да, именно после всех этих скитаний. Слишком уж много было лжи, но мы не подозревали об этом, пока не оказалось слишком поздно. Нас обманули, а такого не должно быть.
Холлидей наклонился вперед — локти на столе, руки крепко сцеплены, взгляд неотрывно следит за Джоэлом.
— Я не мог этого понять, — мягко заговорил он. — Когда я увидел твое имя в газетах, а потом еще ты появился на телеэкране при полном параде, я просто не знал, что и думать. Я не так уж хорошо тебя знал, но ты мне всегда нравился.
— Вполне естественная реакция. Я чувствовал бы то же самое, окажись я на твоем месте.
— Не уверен. Видишь ли, я был одним из главных заводил в движении протеста.
— Когда ты получил повестку, то не ликовал, а сжег ее. — Ледок во взгляде Конверса растаял. — У меня на это не хватило смелости.
— У меня тоже. Сжег-то я всего лишь читательский билет, да и то — просроченный.
— Ты меня разочаровываешь.
— Я тоже был разочарован… в себе. Но я оказался у всех на виду, и что-то нужно было сделать. — Холлидей откинулся на спинку стула и потянулся к чашке с кофе. — А вот каким образом ты оказался у всех на виду, Джоэл? Что-то я не замечал за тобой стремления к популярности.
— Правильно. Но меня вынудили.
— Раньше ты, кажется, говорил, что вас обманули.
— Это я уяснил себе позднее. — Конверс поднял чашку и отпил глоток черного кофе, чувствуя, что разговор нравится ему все меньше и меньше. Он вообще не любил вспоминать те годы, но ему слишком часто приходилось возвращаться к ним. Его заставили тогда быть совсем не тем, чем он был на самом деле. — Я был всего лишь студентом-второкурсником в Амхерсте, и, нужно признать, никудышным студентом… Я успел провалить все, что можно, и скатывался все ниже и ниже. А летное дело было знакомо мне с четырнадцати лет.
— Этого я не знал, — прервал его Холлидей.
— Отец мой красавчиком не был и не имел любовниц, он был пилотом гражданской авиации, а позже — одним из руководителей “Пан-Ам”. В семье Конверс было традицией — управлять самолетом, не получив еще и шоферских прав.
— И братья и сестры?
— Младшая сестра. Она села за штурвал раньше меня и до сих пор не упускает случая напомнить мне об этом. — Я видел по телевизору интервью с нею.
— Она дважды появлялась на экранах, — с улыбкой подтвердил Джоэл. — Она подключилась к вашей шайке и не скрывала этого. Из самого Белого дома поступили указания оставить ее в покое: “Старайтесь не запятнать дело, но проверяйте ее личную переписку, раз уж вы всем этим занимаетесь”.
— Так вот почему она и запомнилась мне, — сказал Холлидей. — Итак, никудышный студент распрощался с колледжем, а военно-морской флот США пополнился пламенным пилотом.
— Не таким уж и пламенным, особо пламенных среди нас не было. Пламя, правда, случалось видеть нередко, особенно когда нас сбивали.
— Должно быть, ты ненавидел таких, как я. Исключая, конечно, свою сестру.
— И ее тоже, — уточнил Конверс. — Ненавидел, презирал, приходил в бешенство. Но только когда кого-нибудь убивали или кто-нибудь сходил с ума в лагерях для военнопленных. Но отнюдь не за то, что вы говорили, — каждый из нас отлично знал, что такое Сайгон, — мы завидовали тому, что вы могли говорить об этом без страха. Из-за вас мы чувствовали себя полными дураками. Глупыми, трясущимися кретинами.
— Я могу понять и это.
— Очень мило с твоей стороны.
— Прости, это прозвучало не совсем так, как я хотел.
— А как это прозвучало, ваша честь? Холлидей нахмурился.
— Высокомерно, я полагаю.
— Именно, — сказал Джоэл. — Так оно и прозвучало.
— Ты все еще злишься?
— Не на тебя, а на то, что приходится постоянно копаться в прошлом. Я терпеть не могу эту тему.
— Благодари за это пропаганду Пентагона. Какое-то время ты фигурировал в ночных новостях в качестве самого настоящего героя. Сколько их было, этих побегов? Три? После первых двух тебя поймали и спустили шкуру, но в последний раз ты бежал один, не так ли? Ты прополз по вражеским джунглям пару сотен миль, пока не добрался до линии фронта.
— Там и сотни миль не было, а кроме того, мне отчаянно повезло. При первых двух попытках из-за меня было убито восемь человек. И ей-богу, гордиться здесь нечем. Может, мы все же перейдем к “Комм- Теку” и “Берну”?
— Дай мне еще несколько минут, — сказал Холлидей, отодвигая кофе и булочку. — Пожалуйста. Поверь, я не пытаюсь копаться в твоем прошлом. Просто у меня в голове вертится один небольшой вопросик, если ты, конечно, считаешь, что у меня есть голова.
