— Ничего. Сказал, что верит моим, как он выразился, полномочиям, поскольку мне известно его имя и местонахождение — эти сведения мог дать только Пресс. Но все остальное я должен узнать у вас, если вы сочтете меня достойным доверия. Он был чертовски сдержан.
— У него есть на то причины.
— Впрочем, он сказал, что, если я не отыщу вас, он хочет видеть меня на Миконосе, прежде чем я… “выступлю в защиту дела жизни мистера Холлидея”. Он выразился именно так. Я собирался ждать вас еще пару дней, если бы только у меня хватило терпения.
— А что потом? Миконос?
— Сам не знаю. Я собирался снова позвонить Билю, и тогда ему пришлось бы сказать мне побольше, чтобы убедить в своей правоте.
— А если бы он не захотел или не смог говорить?
— Тогда я отправился бы в Вашингтон и выложил все тому, к кому меня направило бы военно- морское командование. Если вы хоть на минуту допускаете, что я позволю спустить это дело на тормозах, то вы, черт побери, глубоко заблуждаетесь, и Биль тоже.
— Если бы вы объяснили ему все примерно так, как сейчас, он наверняка придумал бы что-нибудь. Вам и в самом деле следовало бы слетать на Миконос. — Конверс достал пачку сигарет, предложил ее Фитцпатрику, но тот отрицательно покачал головой. — Эвери тоже не курил, — сказал Джоэл, щелкая зажигалкой. — Простите… Пресс. — Он глубоко затянулся.
— Ничего, это имя помогло мне разыскать вас.
— Вернемся-ка к этому еще раз. В ваших показаниях, советник, имеется некоторая непоследовательность. Попробуем расставить все по местам, чтобы потом у нас с вами не было разночтений.
— Не пойму, к чему вы клоните, но будь по-вашему.
— Вы собирались ждать моего прибытия сюда два дня, правильно?
— Да, я надеялся кое-что утрясти, немного отоспаться и потом — ждать.
— А откуда вы знали, что я не прибыл сюда, скажем, за два дня
Фитцпатрик посмотрел на Джоэла.
— Восемь последних лет я работаю военным юристом, выступаю в качестве защитника и обвинителя, и не только по делам, рассматриваемым военными трибуналами. Я сталкиваюсь с самыми различными ситуациями и неплохо в них ориентируюсь. Мне случалось бывать и в тех странах, с которыми у Вашингтона имеются соглашения по правовым вопросам.
— Все это так, но я-то ведь не служу на флоте.
— В свое время служили, и я намеревался воспользоваться этим обстоятельством, но только в самом крайнем случае, такого случая пока не последовало. Прилетев в Дюссельдорф, я предъявил свое удостоверение инспектору по делам иммиграции и попросил оказать мне содействие. В Западной Германии семь международных аэропортов. Через пять минут компьютер установил, что за прошедшие трое суток вы не приземлились ни на один из них, это все, что я хотел узнать.
— Но затем вам нужно было попасть в аэропорт Кельн-Бонн.
— Там я был через сорок минут и оттуда сразу же позвонил. Никакого Конверса за это время не объявилось, и тогда я понял: если вы не перешли границу нелегально — а о таких вещах я знаю побольше вашего, — то рано или поздно прилетите сюда.
— Упорный вы человек.
— Вы знаете почему.
— А как возник Даулинг и вся эта игра с посольством?
— Вы фигурировали в списке пассажиров гамбургского рейса — вы даже не представляете, как я обрадовался, узнав об этом. Я вертелся у окошечка администратора на случай задержки рейса или каких-то осложнений. И тут заявляется эта троица из посольства и сует всем в нос свои удостоверения, причем главный изъяснялся на препаршивом немецком языке.
— А вы в состоянии судить и об этом?
— Я знаю немецкий, как, впрочем, и французский, итальянский, испанский. Мне ведь приходится иметь дело с разными национальностями.
— Я как-то не обратил на это внимания.
— Наверное, именно поэтому я и стал капитаном третьего ранга в тридцать четыре года. Мне приходится мотаться по всему белу свету.
— И это я как-то пропустил. А чем вам не понравились эти парни из посольства?
— Во-первых, они интересовались вами. Им нужно было удостовериться, что вы летите рейсом номер 811. Администратор взглянул в мою сторону, я кивнул, и дальше разговор шел без сучка и задоринки. Видите ли, я уже успел сунуть ему несколько дойчмарок, но дело не только в этом. Здесь не жалуют представителей американских властей.
— Об этом я вчера уже слышал. От Даулинга. А как вы вышли на него?
— Тут мне помог сам Даулинг, но об этом позже. Когда самолет приземлился, я занял место у багажного конвейера: посольские разместились у входа в зал, футах в пятидесяти от меня. Так мы и стояли, пока на конвейере не остался один-единственный чемодан — ваш, но вы не изволили за ним явиться. Наконец подошла какая-то женщина, и эти посольские окружили ее, огорченные и в страшном волнении. Я услыхал вашу фамилий и только потому решил вернуться к администратору и поподробней его расспросить.
— Чтобы убедиться, что я действительно прилетел этим рейсом, или выяснить, не появился ли я?
— Совершенно верно, — ответил Фитцпатрик. — Этот администратор оказался ловким малым — я снова сунул ему деньги и при этом чувствовал себя гнусным типом, подкупающим присяжного. Он сказал, что этот Калеб Даулинг — он говорил о нем так, будто я обязан его знать, — специально обратился к нему, прежде чем выйти из аэровокзала.
— И дал ему поручение для меня, — вставил Джоэл.
— Откуда вы знаете?
— В гостинице меня дожидался снятый им номер.
— Да, да, речь шла о гостинице. Даулинг сказал, что познакомился с одним юристом-американцем, летел с ним из Копенгагена. Он беспокоится, что его новому другу не удастся снять номер в Бонне, поэтому, если тот обратится за помощью в “Люфтганзу”, пусть администратор порекомендует ему отель “Кёнигсхоф”.
— И вы, сопоставив одно с другим, решили превратиться в одного из посольских парней, потерявших меня, — сказал, улыбаясь, Конверс.
— Вот именно. Я показал Даулингу свое удостоверение и назвался военным атташе, но только, если честно сказать, он не очень-то стремился мне помочь.
— Судя по его словам, вы играли свою роль не очень убедительно. Впрочем, я тоже. Но как ни странно, именно поэтому он и решил свести нас друг с другом. — Джоэл остановился и, погасив окурок о каменную стену, бросил его вниз. — Так что, капитан, испытания, или что там, вы не выдержали. Что же теперь? Вы владеете языком, у вас связи в государственных учреждениях, которых у меня нет, следовательно, вы можете оказаться полезным.
Морской офицер стоял неподвижно и, прищурив глаза — солнце било ему в лицо, — пристально смотрел на Джоэла.
— Сделаю все, что в моих силах, — медленно начал он, — при условии, однако, что мне будет ясен смысл предпринимаемых действий. У нас не должно быть недомолвок, Конверс. Я не отступлюсь от этих двух дней. Это все, что осталось у вас — у нас — на раздумья.
— А кто установил этот срок?
— Я, и тут мне решать.
— Так дело не пойдет. — Конверс двинулся по дорожке вдоль стены.
— Вы в Бонне, — быстро заговорил Фитцпатрик, приноравливаясь к его шагу, при этом в голосе его не было ни раздражения, ни поспешности. — Вы были в Париже, а теперь вы прибыли в Бонн. Это
