означает, что вам известны имена, обстоятельства, что у вас есть улики — пусть даже косвенные. Мне нужны все эти сведения.
— И вы рассчитываете их получить, капитан?
— Я дал слово.
— Кому?
— Сестре. Неужели вы думаете, что она ни о чем не догадывалась? Из-за этой проклятой истории Пресс был сам не свой. Целый год он вскакивал среди ночи и бродил по дому, бормоча что-то себе под нос и не говоря ей ни слова. Она никак не могла пробиться через эту его скорлупу. Если бы вы знали их, то поняли бы всю нелепость этого. В наши дни как-то не принято восхищаться семейными парами, да еще с целым выводком детей, но они по-настоящему любили друг друга и, едва разлучившись, не могли дождаться, когда встретятся вновь, вот какой это был случай.
— Вы женаты? — спросил Джоэл, не сбавляя шага.
— Нет, — ответил моряк, явно сбитый с толку этим вопросом. — Только собираюсь. Возможно, в недалеком будущем. Я ведь говорил, разъезды отнимают у меня слишком много времени.
— Все как у Пресса… у Эвери…
— К чему вы клоните, советник?
— Будем же с уважением относиться к тому, что он делал. Он понимал все опасности и знал, что может потерять. Собственную жизнь.
— Именно поэтому мне нужны факты! Вчера самолетом доставили его тело, завтра похороны, а я сижу здесь. Сижу только потому, что дал Миген это обещание! Но я вернусь, имея на руках все необходимое для того, чтобы разнести в пух и прах эту чертову банду!
— Вы лишь вспугнете их, заставите уйти на дно, впрочем, если они позволят вам сделать хотя бы это.
— Это ваше частное мнение.
— Большего не могу вам предложить.
— Я не согласен с вами!
— И не надо. Возвращайтесь обратно и расскажите о слухах, об убийстве в Женеве, которое по- прежнему будут считать самым заурядным ограблением, расскажите и об убийстве в Нью-Йорке, подлинные причины которого навсегда останутся тайной. Стоит вам упомянуть человека на острове Миконос, поверьте мне, он тут же исчезнет. В каком мире вы живете, капитан? Вы что, чокнутый? Этакий духовный брат Престона Холлидея времен мускателя и марихуаны?
— Прекратите пороть чушь!
— Все это ясно как Божий день, капитан. Между прочим, сколько дел вы выиграли, выступая в качестве обвинителя? — Что?… — И сколько проиграли, выступая в качестве защитника?
— Да, У меня были и проигрыши и выигрыши, выигрышей, честно говоря, больше.
— Больше? Честно говоря? Вы ведь знаете, есть определенные люди, которые могут заставить статистику говорить то, что им требуется.
— К чему вы это все говорите? Как это связано со смертью Пресса, с его убийством?
— Чему вы удивляетесь, капитан Фитцпатрик? Тот, к кому вы собираетесь обратиться, может оказаться успешно внедренным агентом-провокатором, одетым в ту же форму, что и вы.
— О чем, черт побери, вы толкуете? Оставим это, я не обязан выслушивать вас, а вот вы обязаны! У вас два дня, Конверс. А теперь — мы на одном корабле или на разных?
Конверс остановился и внимательно вгляделся в обращенное к нему юное лицо, юное, да не совсем — вокруг сердитых глаз проглядывали следы морщинок.
— Мы даже не в одном флоте, — устало сказал он. — Старый Биль прав: решать мне. И я решаю не говорить вам ни одного слова. На моем корабле вы — лишний, морячок, и ваша горячность только тоску на меня наводит.
Джоэл резко повернулся и пошел в обратную сторону.
— Стоп! Отлично! Великолепный кадр! Здорово сработано, Кэл, ты чуть было не заставил меня самого поверить всей этой галиматье! — Роджер Блайн, режиссер фильма, сверился с вырезкой из сценария, протянутой ему ассистенткой, и через переводчика дал указания оператору, а сам направился к монтажному столу.
Калеб Даулинг остался сидеть на большом камне на холме, обрывающемся к Рейну; он ласково потрепал голову вонючего козла, который только что изрыгнул изрядную порцию орешков прямо на носок его сапога.
— Хотелось бы мне, дружок, вышибить из тебя остальной запас дерьма, — сказал он тихо, — но это разрушило бы мой замечательно выстроенный образ.
Актер встал и потянулся, чувствуя на себе взгляды многочленных зрителей, которые, как в зоопарке, не стесняясь, смотрели на него и обменивались репликами. Через несколько минут он добредет — нет, подойдет легкой походкой — к веревке, отделяющей его от зрителей, и смешается с фанатами. Он никогда не устает от этого, возможно, потому, что известность пришла к нему так поздно, и, в конце концов, это ведь символ того, чего они с женой достигли. А иногда ему случалось и развлечься, когда какой-нибудь бывший его студент с опаской подходил к нему, неуверенный, что некогда установленные в лекционной аудитории теплые отношения выдержали испытание славой у новоявленной звезды. Кэл всегда отличался прекрасной памятью на лица и даже имена и, заметив своего бывшего питомца, строго осведомлялся у него, выполнил ли тот вчерашнее домашнее задание. Или же сам подходил к нему или к ней и лекторским тоном спрашивал что-нибудь вроде: “Ну-ка, Дэниел, вспомни исторические хроники Шекспира. Кто оказал на язык автора большее влияние — Холлиншед или Фруассар?” И если в ответ называли последнего, он восхищенно хлопал себя по ляжкам и восклицал: “Черт побери! А ты, дружок, заарканил совсем неплохого мустанга!” Следовал взрыв хохота, а потом зачастую выпивка и воспоминания.
Хорошо ему жилось сейчас, можно сказать — даже очень хорошо. Вот если бы только солнечный свет мог проникнуть в темные закоулки сознания его жены. Она была бы тогда здесь, в Бонне, на склоне холма, сидела бы за веревкой вместе со зрителями — в основном женщинами примерно ее возраста — и болтала о том о сем, рассказывала бы, что ее муж ну совсем такой же, как все: никогда не может найти своих носков и совершенно бесполезен на кухне. Людям нравятся эти байки, хотя они не очень в них верят. Но свет не пробивается в эти глухие, потаенные уголки. И потому Фрида сидит в Копенгагене, гуляет по берегам Зееланда, пьет чай в ботаническом саду и ждет, пока муж позвонит ей и скажет, что у него выдалось несколько свободных деньков и он вырвется к ней из ненавистной Германии Даулинг оглядел полную энтузиазма киногруппу и любопытных зрителей; разговоры их постоянно прерывались взрывами смеха, не лишенного, однако, известной доли уважения.
— Кэл? — Он увидел Блайна, торопливо шагавшего к нему по склону холма. — Тут один человек хочет тебя видеть.
— Надеюсь, Роджер, больше чем один. Иначе за что мне платят деньги?
— Ну, уж не за эту кучу дерьма… — Однако улыбка исчезла с лица режиссера, как только он подошел ближе. — У тебя какие-нибудь неприятности, Кэл?
— Полно, хотя это и незаметно.
— Я не шучу. Этот человек — из немецкой полиции, и боннской. Говорит, что обязательно должен поговорить с тобой, у него что-то важное и срочное.
— Что бы это могло быть? — Даулинг почувствовал боль в области желудка — страх, который никогда не покидал его.
— Мне он не сказал. Говорит только, что это очень срочно.
— Фрида!… О Господи! — прошептал актер. — Где он?
— В твоем трейлере.
— Успокойся, — сказал Блайн, — там с ним Муз Розенберг, наш каскадер. Если тот тип дотронется хоть до пепельницы, эта горилла, Муз, прошибет им стенку.
— Спасибо, Роджер.
