– Чего ждешь? – спокойно сказал кто-то над ухом.
Живана шевельнула плечом, потом быстро натянула тетиву до скулы (на большее не хватило сил) и пустила стрелу в полет.
С такого расстояния промахнуться невозможно...
Она поразила одно из идущих впереди чудовищ в лицо. Чудовище встало в рост, несчастно, обиженно заскулило. Остальные – бросились... И оцепенели у дыры в настиле.
Квинт торопливо пилил. Потом мост скрипуче подался под ногами, и это было так похоже на то, что уже было, было, было однажды...
Живана не закричала только потому, что перехватило дыхание. Сейчас ее опрокинет и понесет – медленно, потом быстрее и быстрее – туда, на головы чудовищ.
В их разинутые пасти... Квинт судорожно дергал зажатую насмерть пилу. Понял, что это конец.
Схватил топор.
Картина была застывшей. Как в переносных вертепчиках... все нарисовано, лишь блестящий топорик поднимается и опускается, поднимается и опускается... Потом рисунок пошел трещинами и рассыпался. Чудовище ступило на балку.
– Стреляй, – сказал рядом – со слепой стороны – ледяной голос. Живана скосила глаз, но не увидела никого. Голову же повернуть не было сил.
Она наложила стрелу. Чудовище тут же пригнулось, опустило лицо – и теперь ползло непробиваемым твердецом... Стрела высекла искру и отскочила.
Огня, подумала Живана, но сказала только с третьей попытки...
– Огня! Огня!!!
Огня! – всколыхнулось сзади.
Квинт взмахнул топором. Топор разлетелся на куски.
Чудовище что-то сделало с Квинтом. Он повис на балке животом и коленом, страшно напряженный, отворотя голову. Потом – ударил вой. Тело Квинта перекосилось, нога заскребла. Его затягивало под чудовище... или в чудовище... Живана выстрелила. Балка вмиг опустела, и внизу глухо плеснула вода.
Второе чудовище поползло на эту сторону... Они будут ползти и ползти, метнулось в голове. Ползти и ползти... И тут принесли огонь. Пучок лучин, сгоревший, пока несли, на треть.
Живана схватила его, не глядя, и распласталась по балке, стараясь дотянуться огнем до застрявшей пилы.
Дотянулась.
Балка опять подалась под весом – ее самой и ползущей твари. Все ближе и ближе тварь... Смотреть нельзя.
Только на пламя. Охватывает зубья, греет их... хватит ли сил у огня?
Начинает припекать руку. И не перехватить... Замри. Вспыхнула и погасла белая искорка.
Замри. Смотри в огонь. Руки нет.
Замри. Это не твоя боль.
Замри...
Искра, искра, еще и еще, разбежались – белая ослепительная полоска огненный шар! Потускневший огонь лучин рассыпается, падает в воду, в воде отражается железное пламя, резкий запах опаляет ноздри, ползи назад, назад, еще чуть-чуть, все, можно встать, мой лук, рука в огне, на настил грудами валят хворост, поджигают, Живана бежит, прыгает, ее принимают, помогают устоять, ведут, сзади треск и вопль, что-то валится в воду, и гудение пламени, и отчаянный крик на том берегу, там кто-то еще был жив...
Недалеко от Артемии, в деревне Грoза, в опустевшем лагере тысячника Симфориана, – горел в бреду десятник Азар. Культя вдруг воспалилась необыкновенно, и старая ведима, призванная к раненому самим грозным тысячником, сделать не могла ничего. Был ли то яд, или болезнь прицепилась, или злая чара – даже этого определить она не могла. Будто все силы здоровые из него выпустили, сказала она Симфориану, и не знаю, чем напоить и что приложить... первый раз вижу такое. Лечи, бабка, мрачно сказал Симфориан, друг он мой, поняла? Поняла, родной, как не понять...
Азару виделся огонь – и ползущие сквозь огонь скрежещущие железные твари. Почему они не горят, кричал он, почему не горят?..
Вдоль всей трещины, рассекшей наискось землю, из пепельных пятен выбирались железные чудовища. По неведению своему они еще не боялись огня...
Глава десятая
Кесарь Радимир приходил в себя трудно, и Аэлла несколько раз по-настоящему пугалась, что не получится ничего. Вопль ужаса и смерти стоял над миром, и опускались руки... Но про эти ее старания и преодоления он пока ничего не знал и пребывал в розовом полусне-полусмерти.
Потом ему явился черный однорукий ангел, коснулся крылом лба и велел... встань.
С той минуты он начал просыпаться, переходя из размытого золотым туманом видения в закопченную тесную клеть. Это было мучительно, но неизбежно.
Волны яви нагоняли его, захлестывали, было нечем дышать. Так длилось долго. Потом он сдался. Белой болью наполнился череп.
Если бы его не держали, он разбил бы голову о стены.
Вернулось забытье, но уже другое забытье.
А потом он проснулся, как будто ничего и не было. Горела каменная лампа, тусклый свет лежал на спящей сидя ведиме. Лепетал дождь. Пахло сырым мхом и дымом. Кесарь Радимир помнил все и ни о чем не жалел.
Может быть, я правда произвожу впечатление набитой дуры, думала Отрада, шагая вслед за Отцом по желтой песчаной аллее к странному дому с открытой верандой во всю длину фасада, но без единого окна. Лишь под самой крышей, на уровне третьего, а то и четвертого этажа, виднелись длинные и узкие горизонтальные прорези... Это хорошо, пусть он думает, что я дура, это не обидно.
Но я же осталась в тех штанах и той куртке, которые были на мне, которые купил Алексей. Хороша, однако, свадебка... невеста в дранье... И револьвер. И патроны для него.
Что-то постукивало, что-то просилось наружу из запретных ящичков памяти.
Огромные черные стражи, которым Отрада была по пояс, шагнули вперед и склонились в поклоне.
И другие, словно туго скрученные из колючей проволоки, гибкие и быстрые.
И третьи, не закованные в броню, а – откованные из брони...
Они взошли на террасу дома, Отец, Отрада и Аски. Кусок стены перед ними вдруг беззвучно провалился и уехал в сторону, открывая пустоту внутреннего пространства.
Полумрак, простор, прохлада...
Склон, чуть выпуклый и пологий, заросший желтыми цветами, похожими на лесные лилии, но крупнее, и не по два-три цветка на стебле, а по десятку – как колокольчики. Солнце недавно зашло, от
