Вандо дождался его.
– Пошли посмотрим, что там за дичь подстрелили мои мальчишки...
Вблизи черная крылатая змея выглядела омерзительно. Она валялась, раскинув пергаментные жильчатые крылья и все еще подрагивая мягким серым животом. Стрела пробила ей глотку. В длину она была в две трети сажени, крылья раскидывались на сажень.
– Это же горгонка... – изумленно сказал Римен, криво нависая над чудищем. – Господи, кто бы мог подумать...
– Тебе это знакомо?
– По книгам, генарх, только по книгам. Василиски, грифоны, горгоны... плоды нечестивых трудов Фавста Безумного. Все считали, что с ними покончено.
– Что оно из себя представляет?
– Надо будет посмотреть по книгам. И изучить самою тварь. Ты позволишь мне это сделать?
– Будь осторожен. Да, и еще: Зосима, мясоруб, хочет показать тебе что-то.
– Тогда, генарх, с твоего позволения я займусь вначале делом Зосимы. Не хотелось бы мне рассердить этого достойного человека.
Римен поклонился и заковылял все туда же, к кухне. Вандо проводил его взглядом. Пожалуй, пользы от Римена мало. Но именно он, Римен, будучи еще отроком, заслонил Вандо от залпа целой шеренги лучников – поднял коня на дыбы и заслонил.
Шесть стрел вошло в его тело. И еще больше – в тело коня. Конь рухнул, придавил всадника да еще прокатился через него. Никто и помыслить не мог, что отрок выживет...
С другой стороны, истинно сказано: нет такого ремесла «хороший человек». И это, увы, правда. Нужен умелый чародей, очень нужен. Да только где ж его взять?..
Звук рожка – нарочито противный, гвоздем по стеклу – заставил Вандо вздрогнуть. Над воротами поднялся сигнальный флажок: свои. И все же стражники высыпали из-под крыши и стремительно развернулись шеренгой, готовые и к стрельбе, и к ручной рубке. Ворота медленно отворились.
Полтора десятка всадников наметом въехали во двор. Кесарский флажок плескался на длинной пике. По многим приметам видно было, что в пути всадники не первый день. И даже не первую неделю. Головной соскочил с коня, бросил поводья подбежавшему дворовому. Стремительным шагом направился к Вандо, на ходу снимая с головы шлем с кольчужной маской.
Это был Мечислав Урбасиан.
Алексей пересчитал припасы.
Имелось шесть готовых бомб и аммонал еще для десятка. Если хорошо порыться в доме, наверняка можно будет найти, во что его набить. Да и то из тех шести – две бомбы были очень мощными, с динитроэтиленгликолем, залитым в чугунные цилиндры для домкратов, и для наступательного боя не годились.
Далее: к «Марголину» осталось сорок шесть патронов. К «Шериффу» – шесть; Алексей раскачал и вынул пули из гильз, а затем отполовинил порох; теперь стрелять из револьвера можно было без прежней опаски.
Да, но... Шесть патронов.
И, конечно, Аникит. «Боекомплект» которого измеряется лишь сроком жизни владельца.
И это, похоже, все. Недостаточно против врага, который нападает отовсюду одновременно и никогда не обращается в бегство. Почти никогда.
Но для этого «почти» нужен бензин. Бензин же остался в машине. Вернее, его там не осталось.
Он покосился на Саню. Саня сидела в углу на старом матрасе, обняв колени. Глаза у нее были закрыты.
А ведь это, пожалуй, конец, подумал он. С удивлением прислушался к этой мысли.
Никакого отзвука. Отзвона. Слова в пустоту.
Или не верю, или отупел.
Что ж, древние славы исповедовали мораль: жизнь ничто, смерть – все. Жизнь – это только способ добывания смерти. Он опять посмотрел на Саню.
Не сметь, глухо приказал он себе, хотя и сам не мог бы сказать, чего именно не сметь... Надо было встать и что-то сделать, и он встал и подошел к окну.
«Обезьяны» кишели внизу, как муравьи на муравейнике в солнечный день.
Он выбрал взглядом одну, замершую неподвижно, и взял ее. Но вместо обычного контакта внезапно возникло что-то иное. Будто сдвинулся горизонт. Приподнялся краями. Тошнотворное чувство потери опоры под ногами и медленного бесконечного опрокидывания...
Он попытался не обращать на это внимания, сосредоточиться на слухе, но стало хуже. Стало настолько плохо, что он захлебнулся темнотой и лишь успел, поняв, что падает, падает, падает... – выставить руки.
И – обрубить ниточку, протянутую к чужому сознанию.
Потом было так: раскаленные клинки сжигающие лучи света – потоки кислоты медленно прошли сквозь его череп, мозг, земное тело, душу, оставляя зияющие туннели. Вой и грохот наполняли их, будто ледяное море, объятое ледяным ураганом, ринулось в пролом плотины. НO он ускользал от урагана и водяной стены, он был легче мыльного пузыря и еще незначительнее его, он был почти как тень, и только поэтому его не накрыло черно-пенным гребнем и не растерзало воздухом, твердым, словно сталь... и где-то в немыслимой дали его выбросило на белый и острый, как соль, как битое стекло, береговой песок.
И отступили, откатились воды, и попятился ветер......Он пришел в себя сразу и целиком, разве что эмоции запаздывали – и что-то произошло с цветом вещей. Цвет исчез, остались лишь оттенки серого. Саня рыдала, и трясла его, и раскачивала. Живи, живи, просила она, и Алексей поднял затекшую руку и погладил ее по голове, и она бросилась, вжалась лицом в его подмышку и замерла, вся дрожа.
– Ну что ты, ну... – Он с трудом выговорил эти слова, так сжало горло. Она промолчала, и он почувствовал только: быстро помотала головой. Он обнял ее, успокаивая. Пытаясь успокоить. Прошло много времени. Много биений сердца. Кажется, она чуть расслабилась. Почти перестала вздрагивать. Лишь изредка, при вдохах.
– Алеша... – произнесла она, не отрывая лица от его груди, – мы ведь... не выберемся отсюда?..
– Выберемся, – сказал он.
– Нет, – сказала она. – Не говори так. Я знаю, что это все. Конец. Конец пути. Подожди, не перебивай... Она уловила, что он набрал воздух для ответа. – Я хочу сказать...
И замолчала. Алексей ждал. Потолок был закопченный. В доме что-то жгли. Очень давно. Когда здесь еще жили. Жили люди. Жили живые...
– Я хочу попросить тебя: когда... все кончится и уже не будет никакой надежды... убей меня сам, ладно? Не позволяй... этим тварям... Я боюсь... что не смогу себя... Обещаешь?
И он сказал, что обещает, сказал легко, лишь бы избавиться от объяснения, почему так безнадежно уверен в том, что они все-таки выберутся из этой ловушки.
И Саня чуть отстранилась от него, приподнялась, отвернула лицо, чтобы он не видел и не запомнил ее такой зареванной и помятой...
И тут опять накатило. Волна дрожи. Он, выдохнув судорожно, перевернулся на бок, согнулся, зажал коленями руки. Зубы не стучали лишь потому, что свело челюсти.
– Тебе плохо? – закричала Саня. – Тебе опять плохо?
– Пр... идет... – выпихнул он из себя. – Реак... ция... Он постарался дышать глубоко и редко, и скоро дрожь отступила. Осталась дряблость, мягкость в руках и ногах. И очень хотелось расчесать, ну, просто – разодрать ногтями лицо...
К концу недели Рогдай имел под рукой четырнадцать тысяч хороборцев и три с половиной тысячи отважников. Во многочисленных лагерях, раскинувшихся от долины Вердианы до севера кесарийской области, молодые крестьяне и горожане оттачивали умение владеть копьем и алебардой, точно бить в цель из лука простого и рамочного, вставать в хор, закрываясь щитами, и перестраиваться, давая дорогу своей коннице или тяжелой пехоте. Их учили отступать в порядке, перекатами, когда за спиной отходящих встает
