Это же, можно сказать, главная улица нашего детства. Мы по ней с папой раз в год обязательно гуляли. Когда он нас перед первым сентября в «Детский мир» водил… Конечно, необычная улица.
Вера бросила тряпку на пол, улыбнулась и подмигнула брату. Он улыбнулся тоже. Александр сразу понял, куда зовет ее Киор – на Кузнецкий Мост. Это в самом деле была улица их детства, хотя жили они довольно далеко. Но раз в год перед началом учебного года, когда отец водил их покупать тетрадки и пеналы, они подолгу гуляли по Кузнецкому Мосту, заходили в маленькие магазины, где продавались ужасно интересные вещи: старые глобусы и карты, компасы, барометры, чучела медведей и тетеревов. Отец показывал книжную лавку, в которой в двадцать пятом году покупал у букинистов книжки по инженерному делу, и рассказывал, что полюбил Москву сразу, смолоду, когда приехал сюда с Севера, хотя неласков был к нему этот город. Ну да ему не привыкать было, что внешний мир суров к человеку. В Москве суровость была другая, чем на Белом море. Но, отец рассказывал, Москва так же, как холодное это море, совпадала с ним в чем- то большом и главном, потому он ее и полюбил.
О чем он говорит, Сашка тогда не понимал: совсем другие интересы владели им в бесшабашном мальчишеском возрасте. Но отцовские слова он запомнил, и чем старше становился, тем понятнее они ему были.
Кроме чучел и глобусов, на Кузнецком и в его окрестностях имелись еще и хорошие рестораны. Наверняка Павел Николаевич собирался повести в какой- нибудь из них Веру. Александр уже успел понять, что, кроме тайной мальчишеской тяги ко всему необычному, Павел Киор обладает и явной способностью ко взрослой мужской заботе.
– Что, Гришенька ни разу на Кузнецком не был? – воскликнула в трубку Вера. – Безобразие! Я ему там лавку одну покажу…
Александр не стал слушать, как она договаривается с Киором, где именно они встретятся, да будет ли с ним и Антон или только Мишка с Гришкой.
Он открыл балкон и спустился по лесенке в палисадник. И пошел по аллее, все ускоряя шаг, едва не переходя на бег. У фонтана он перемахнул через забор, как делал это мальчишкой, чтобы сократить себе путь на улицу.
Он боялся, что не успеет застать Варю сегодня в Александрове. И не представлял, как будет жить, если не успеет.
Глава 15
Городок совсем не изменился за то время, что Александр его не видел.
Да и почему он должен был измениться за месяц с небольшим, если не изменился за неведомо сколько лет?
«Какое-то зачарованное царство», – подумал Александр, въезжая на свою улицу.
На Варину улицу.
Но подумал он об этом мимолетно, не задерживаясь на этой мысли. Отметил только, что это хорошо, такая вот неизменность. Ему и не хотелось сейчас никаких новых внешних впечатлений. Варя вся была у него внутри, и он поторапливал знакомую действительность, чтобы наконец увидеть ее наяву.
Он снова оставил машину за поворотом на пригорке, чтобы не вязнуть в непроездной грязи, и пошел по улице пешком. Он уже не боялся, что не застанет Варю дома. Когда Александр увидел эту улицу, то почему-то понял, что такого быть не может.
Она и в самом деле была дома. Дома! Он не знал, где ее дом, но главное, она была там, где он мог ее увидеть. Окно на втором этаже было открыто, и белые кружевные занавески колыхались от ветра.
Дверь в дом была, правда, заперта, но, обойдя его вокруг, Александр сразу увидел Варю. Она была в саду, в самом дальнем его углу, уже почти у реки – сгребала палую листву под тесно растущими раскидистыми яблонями.
Он стоял и смотрел на нее. Это было даже странно: он ехал сюда в таком нетерпении, что с трудом вел машину, а теперь, вместо того чтобы подойти к Варе, стоял и смотрел. Просто смотрел на нее.
На ней были все те же садовые галоши. Когда Александр их увидел, то чуть не рассмеялся. Так, наверное, принц смотрел на хрустальные туфельки Золушки.
Варя обернулась. Он пошел к ней.
Ему казалось, они столкнутся, так быстро он шел к ней по тропинке между деревьями. Но они не столкнулись. Варя не двигалась, только смотрела на него, и взгляд ее был так странен, что Александр замедлил шаги. И остановился, не дойдя до нее нескольких метров.
Лицо у нее совершенно переменилось за этот месяц. Оно и раньше было бледным, но то, что покрывало его теперь, бледностью назвать было уже невозможно – это было что-то мертвенное, мертвое. Полукружья под глазами вместо чуть заметной светлой синевы приобрели мрачный темный оттенок.
Александр не понимал, что выражает ее взгляд.
– Варя… – растерянно проговорил он. – Здравствуйте.
Не было ничего странного в том, чтобы при встрече поздороваться. Но ему казалось, что он сошел с ума. Он думал, что обнимет ее сразу же, как только увидит. И было так дико, так неестественно произносить вместо этого слова обычной вежливости!
– Здравствуйте, – ответила она.
В ее лице ничего при этом не изменилось. Ни радости не выразилось на нем, ни хотя бы удивления.
Они стояли в двух шагах друг от друга и молча друг на друга смотрели. Александр первым нарушил молчание.
– Вам не холодно? – спросил он. – В апреле тепло было, а май смотрите какой холодный.
– Да, – кивнула она. – Вчера снег шел. Нет, мне не холодно. Спасибо.
– Пойдемте в дом, – сказал Александр.
Он немного опомнился от охватившей его растерянности. Ему хотелось понять, что с ней.
Не ответив, Варя прислонила грабли к стволу яблони и пошла к дому. Александр вспомнил, как она сказала: «Вас трудно ослушаться», – с этими чудесными своими северными нотками в голосе и с прекрасной летящей улыбкой. Теперь голос ее был так же пуст и мертв, как глаза и все лицо.
Она поднялась на крыльцо, достала из кармана юбки ключ, отперла дом и вошла, не оглянувшись на гостя. И встала посередине комнаты у стола, не садясь и ему не предлагая сесть. Смотрела она при этом в пол – так, будто голову ей оттягивало вниз.
– Варя, что с вами? – сказал Александр.
«У вас кто-то умер?» – чуть не спросил он, но все-таки не стал спрашивать.
Да, она выглядела так, будто у нее умер близкий человек. Но он ведь не знал, есть ли у нее близкие люди. Он ничего о ней не знал.
– Со мной? – Она медленно подняла глаза. – Ничего. – И, неожиданно прищурившись, спросила: – А зачем вы приехали, Александр Игнатьевич?
Этот жесткий прищур выглядел на ее лице так неестественно, что Александр растерялся снова.
– Зачем? – переспросил он. – Я… Чтобы вас увидеть, Варвара Андреевна, – твердо ответил он.
– А зачем вам меня видеть? – Голос ее звучал все более жестко. – Что это вы себе навыдумывали? Ну да удивляться нечему, – усмехнулась она. – Людям вообще нравится выдумывать о себе что-нибудь… возвышенное. А это неправда.
«Что неправда?» – хотел спросить Александр.
Но не успел спросить.
– Все, что вы для себя выдумали, – рубя слова, сказала Варя. – Про меня. Ваши фантазии не имеют ко мне ни малейшего отношения.
– Вы уверены?
Теперь он расслышал звон рубленого металла и в собственном голосе.
– Абсолютно.
– Что ж, – усмехнулся Александр. – Не буду вам мешать.
Он чувствовал себя так, словно она дала ему пощечину. Даже не пощечину, а тяжелую оплеуху. Но почему? Да разве об этом спрашивают! Уходят, и все.
Александр повернулся и пошел прочь, чувствуя, как Варя смотрит ему в спину мертвым взглядом.
Глава 16
Хлопнула дверь. Нет, не хлопнула – просто закрылась. Не такой человек был Александр Игнатьевич, чтобы хлопать дверьми. Ушел, и все.
Этот глухой стук закрывающейся двери ударил Варе по сердцу так, будто ей в грудь попали камнем. Не душевной болью он отозвался, не той, которую можно и выдумать, а физической, которую выдумать невозможно.
Но что же? Она и хотела ведь, чтобы он ушел. И знала, что он уйдет. Всякий мужчина уйдет, если он приехал, чтобы увидеть женщину, а она говорит, что все это одни только его выдумки. Варя специально подбирала слова, которые заставили бы его уйти точно. Потому что не знала, что стала бы делать, если бы он остался.
Она не ожидала этого от себя. Вот этого – что его приезд так ее потрясет.
Две недели, прошедшие после аборта, Варя жила как под наркозом. Сначала ей даже казалось, что это настоящий наркоз так длительно на нее действует, но потом она поняла: ну что за глупости, всякое лекарство давно уж из нее вышло. Просто жизнь ее обессмыслилась, вот и наркоз.
Она не жалела о том, что сделала. И даже если бы ей сказали, что детей у нее теперь не будет никогда, она все равно ни о чем не пожалела бы.
Просто за все надо платить. И одна расплата влечет за собой другую. На том залитом бестеневым светом столе она заплатила за то, что вышла замуж не любя. Что три года жила с мужем, хотя уже через неделю поняла, что не должна с ним жить, потому что он посторонний, во всем ей чужой человек. Что той своей вялой, ничего не выражающей жизнью с ним дала ему право думать, будто он может ею распоряжаться.
Но и то, что произошло с нею потом, когда она вышла из больницы, тоже было расплатой. Теперь уже просто за убийство; Варя не пыталась назвать то, что сделала, иначе. Та вторая расплата была – пустота. Мертвая пустота, в которую она погрузилась.
А теперь, когда Александр Игнатьевич закрыл за собою дверь дома, произошла расплата третья – за то, что она стала мертвой женщиной, с которой не может, не должен быть такой человек, как он. И эта третья расплата оказалась страшнее первых двух. Страшнее всего, что когда-нибудь происходило в Вариной жизни.
Варя стояла посередине комнаты, не в силах ни шагу сделать, ни присесть на стул. Впервые за все время, что она стала сюда приезжать, дом этот показался ей чужим.
