— О нет! — прошептала Катя. Она на одно мгновение открыла глаза, глянула на то, что демонстрирует ноутбук, и тут же вновь в ужасе смежила веки.
Расправа оказалась недолгой. Через пару минут весь зал — скамейки, лестницы, проходы — оказался усыпан бездыханными телами. Ни одной живой души — лишь изуродованные люди и море крови…
А пудели-убийцы, гордо воздев окровавленные пасти, снова, как перед началом боя, построились клином и потрусили по тому же коридору назад, к своему хозяину: гордые, жестокие, неумолимые.
За кадром раздалась бравурная музычка, а в следующее мгновение экран погас.
Потрясенные Катя и Ленчик перевели дух.
— Что это было? — прошептала Катя.
Ее племянник только развел руками.
Юная монашка легко встала с колен и вопросила, жадно заглянув в лица гостей:
— Вы видели? Вы все видели? Вы поняли, что это такое?
— Может, это компьютерная игра? Может, Питоха изобрел новую компьютерную игру? — предположил Ленчик.
Он, впрочем, сам не очень верил в то, что говорил. Не похоже было увиденное — всей своей эстетикой, всей своей в буквальном смысле звериной жестокостью — ни на какую виртуальную игрушку. Да и не разрешит ни одна комиссия по нравственности столь натуралистическую компьютерную игру.
— Это предвестие конца света, — убежденно сказала сестра Магдалина. — Нам показали Апокалипсис.
— А эти четыре пуделя — его всадники? — ухмыльнулся, чтобы сбросить нервное напряжение, Ленчик. — Не похожи. Больно уж уродливые…
— Напрасно вы, — с укоризной молвила монашка, — не шутят с такими вещами.
— Но правда — при чем здесь Апокалипсис? — поддержала племянника Катя.
— Да ведь не ведаем мы, откуда он, Апокалипсис, придет, — проговорила сестра Магдалина. — Откуда, из каких дверей? Что грозит нам всем, всему человечеству? — со страстью продолжала монашка. — Что есть для нас главная угроза? Пошлость, сытость, бездуховность. Сериалы эти, реалити-шоу, боксерские матчи… Все желают хлеба и зрелищ, как в языческом Риме. Да чтоб зрелища были посмачнее да посмешнее. Чтобы кровь в разные стороны брызгала, а люди б животики надрывали. Вот отсюда исходит угроза душам нашим! — Монашка указала на погасший экран, а потом воздела руки: — Апокалипсис грядет, и уже вырвались на волю всадники его!
— По-моему, вы это слишком, сестра, — неуверенно проговорила Катя, поглядывая на фанатичный огонек, вспыхнувший в глазах бывшей Оли Косынкиной.
— Не слишком! — с убеждением воскликнула монашка. — Не слишком! Люди сейчас только и хотят, что потреблять — и развлекаться, развлекаться — и потреблять! Бегать по саду жизни, — усмешка, полная горькой иронии, исказила черты сестры Магдалины, — и срывать цветы удовольствия! А потом — все, что сорвал и чем насладился, втаптывать в грязь, безо всякой жалости!
«А ведь она, — подметила Катя, вглядываясь в совсем не бесстрастное теперь лицо монашки, в которой бушевала буря эмоций, — очень близко к сердцу эту тему воспринимает. Пожалуй, потому, что нашелся, верно, в ее жизни такой „срыватель“, который ее саму в грязь втоптал!…» И, смягчая формулировку, высказала вслух свою догадку, сочувственно глядя на сестру Магдалину:
— Вы ведь из-за такого человека в монастырь ушли, да?…
— Откуда вы знаете?… — прошептала монашка, тяжело опускаясь на койку.
Слезы хлынули из ее глаз. Катя подошла, обняла девушку за плечи, протянула носовой платок. Ленчик в смущении отвернулся и принялся разглядывать скромное убранство кельи, потом выглянул в крохотное оконце: из него видна была только непроглядная чернота ночи, да ослепительно белый пик, да ледяные звезды.
— Вы извините меня, — жалобно проговорила сестра Магдалина, слегка успокоившись, — это я оттого, что по-русски поговорила, как с подружками в Москве. Тут ведь не с кем, только с сестрой Мартой, и то она не всегда дозволяет по-нашему, говорит, чтоб я латынь учила, испанский…
— Ну и давай поговорим с тобой. По-русски, — предложила Катя.
Лицо Оли Косынкиной вдруг просветлело.
— Как ты тут живешь? — спросила Катя.
Она почему-то испытывала неизъяснимую симпатию к этой несчастной девчонке, заброшенной судьбой в страшную глушь, где и поболтать-то не с кем. Разве что со строгой аббатисой. Или с Христом или Девой Марией — да ведь они высоко, не ответят…
— Плохо тебе? — участливо спросила Катя.
— Не плохо, — упрямо, сквозь слезы, сказала сестра Магдалина, — я из вашего мира ушла и не жалею, у меня теперь иное предназначение…
— И прекрасно, — кивнула Катя, — да только, похоже, прошлое тебя еще держит.
— Нет. Я покончила с ним! — патетически воскликнула девушка.
— Не совсем, — мягко возразила Катя. — Иначе б ты под койкой ноутбук не прятала. И писем от него не ждала. Кто этот он!
— Не было никакого ЕГО, — твердо возразила девушка.
— Да ведь ты ж сама сказала! — напомнила Катя.
— Ну, хорошо, был, — легко согласилась монашка. — Он, он… — Она зашмыгала носом, а потом снова бурно расплакалась.
Катя утешающе обняла ее и протянула девушке новый платок. Ей довелось выслушивать много исповедей своих юных учениц, которые почему-то дружно взяли моду рассказывать Екатерине Сергеевне про свои любовные незадачи и спрашивать у нее совета. Видать, было в ней что-то располагающее к тому, чтобы делиться с ней сокровенным. Вот и сестра Магдалина из горного монастыря решила, похоже, не худосочной аббатисе исповедоваться, а Катюше.
— Я ведь актрисой была, — всхлипнула Оля Косынкина. — Во МХАТе меня прослушали, сам Табаков сказал: Мы берем эту девочку. А тут — он… Я к нему на пробы пришла, он сериал «Ангелы ждут» должен был снимать… Режиссер… Русский, но только что из Голливуда прибыл, жил там… Он сразу на меня запал… «Вы, — говорит, — на какую роль пробуетесь — подружки главной героини? Да это для вас мелко, не масштаб! Что такое три съемочных дня, восемь реплик! Я вас вижу, — говорит, — в роли главной героини. Это тридцать пять съемочных дней, экспедиция в Иерусалим! Да вы после премьеры на следующее утро знаменитой проснетесь! В Голливуд вместе с вами поедем!…» И сразу спрашивает меня: «Какие у вас планы на сегодняшний вечер?» Ну, я-то правила игры, конечно, знала. Знала, что иначе девушке в кино не пробиться… И согласилась, и пошла с ЯЙМ ужинать, а он в тот же вечер говорит: люблю, мол, тебя! Влюбился, говорит!
— Все они так говорят, — вздохнула Катя.
— Нет, он, подлец, всерьез!… Оля, будь моей женой, говорит! На колени прямо в ресторане встал! Предложение сделал! Всерьез! Я, говорит, человек свободный, завтра же распишемся!… Я ему, естественно, не поверила. И сразу ничего не позволила — хотя все мне говорили, что надо: иначе ни роли не получишь, ничего… Но мне такой ценой никакая роль была не нужна… И в тот вечер он меня просто проводил… На машине довез… Ну, я думала, все. Обманет теперь, конечно, — и с ролью, и с женитьбой. Да не больно-то и хотелось!… А только на следующее утро — в дверь звонок: он. В белом костюме, с шикарным букетом. У меня аж сердце прихватило. Ты, спрашиваю, чего? А он зычно, на весь дом: «Пришел о помолвке объявлять, давай, знакомь с родителями!…»
— А кто он-то? — тихо спросила Катя.
Бывшая актриса посмотрела на нее, выразительно сыграла удивление: как, мол, можно не знать ЕГО!
— Гаерский его фамилия, — небрежно бросила собеседница, явно ожидая, что Катя поразится, воскликнет: «Как?! Тот самый Гаерский?!»
Однако упоминание имени режиссера всколыхнуло в Калашниковой лишь самые смутные воспоминания. Где-то что-то она о нем слышала, но вот где и что, Катя совершенно не помнила — хотя в кино ходила немало и в фильмах неплохо разбиралась. И раз она не может вспомнить это Гаерского,
