И они обменялись многозначительными взглядами.
Официантка-кореянка, одетая в подобие японского кимоно, прервала их тет-а-тет, с восточной почтительностью расставив на столе кушанья.
— Ну, о делах так о делах, — вздохнул Ходасевич. — Сразу скажу: служба к моему делу ни малейшего отношения не имеет.
— А кто имеет?
— Моя падчерица.
— Танюшка? Как она?
— Уже совсем взрослая. Окончила университет. Работает.
— Боже мой! Вот время-то летит. Помнишь, Валерочка, как Пушкин писал: «Мы с тобой станем старые хрычи, а жены наши старые хрычовки…» Ладно, давай выпьем. За тебя и за твою семью.
И они чокнулись теплым сакэ.
— Так что тебя интересует? — продолжила Лена.
— Ты ведь в «Курьере» работаешь? Заместителем главного редактора?
— Разведка у нас работает четко, — засмеялась она. Но не совсем. Я — первый заместитель главного редактора.
— Тем более. Скажи мне, Леночка: когда и при каких обстоятельствах у вас в редакции появился материал о депутате Брячихине?
— Вот и ты туда же, — усмехнулась она. — Целый день меня этим вопросом мучают.
— А кто еще?
— О-о, многие. Сам депутат. Обещал нас всех взорвать и кастрировать. Люди из его избирательного штаба звонили, из рекламного агентства… Из Центризбиркома… Многие… Ты-то, Валера, к этой истории каким боком причастен?
— Эту бумагу, «объективку» на Брячихина, украли. Из сейфа, который стоит в кабинете моей падчерицы. Танюшка работает в том самом рекламном агентстве, которое представляло интересы Брячихина.
— О-о! Сочувствую. Бедная девушка.
— Итак: каким образом этот документ появился у вас?
— Его передал в редакцию наш источник.
— Кто?
— Ты же знаешь, Валера: журналисты такого рода информацию не выдают. Только по решению суда.
— Даже когда тебя спрашиваю я?
— Тем более когда меня спрашиваешь ты.
— Ну, ладно. Проедем. А вот когда у вас в редакции возник этот документ, сказать можешь?
— Могу. Позавчера. То есть в понедельник.
— И вы сразу поставили его в печать? Без проверки?
— Ну, во-первых, это не первая информация, которую сливает нам тот же самый источник. — Журналистка пожала плечами. — Мы воспользовались его услугами уже в седьмой или восьмой раз. И всегда все было чисто — комар носу не подточит. Ни малейшей Перспективы судебного иска. Мы этому источнику доверяем.
— Что, человек в погонах?
— Нет. Он не имеет никакого отношения ни к правительству, ни к спецслужбам, ни к большому бизнесу. Просто частное лицо.
— Хорошо. Поехали дальше. Итак, в понедельник вы получили этот документ. Подлинник?
— Наш корреспондент видел его в подлиннике. И ему разрешили сделать с него ксерокопию.
— А что было потом?
— Мы сразу поняли, что это — бомба. Решили все-таки подстраховаться. Позвонили в штаб Прокудину. Это кандидат, играющий против Брячихина…
— Я знаю.
— Наша газета хоть и независимая, но на этих выборах мы выступаем за Прокудина… И там нам подтвердили, что такая «объективка» на Брячихина, скорей всего, по их разведданным, в природе существует. А потом наш корреспондент обратился к психологу, составлявшему этот документ. Добился с ним личной встречи. И хоть тот категорически все отрицал, по его излишне бурной реакции наш корр понял: эта бумага — подлинная. Тогда мы и решили печатать и поставили материал в ближайший номер. Сегодняшний.
Валерий Петрович покачал головой.
— Ну, я тебя удовлетворила? — усмехнулась корреспондентша.
— Не совсем, конечно. Но в общих чертах дело проясняется. Спасибо.
— Ну, вот видишь, — рассмеялась журналистка, — как хорошо, когда о делах говоришь в начале обеда. Еще куча времени остается на то, чтобы повспоминать былое.
Она подозвала официантку и заказала себе еще одну бутылочку сакэ. Первую она уже как-то незаметно выпила.
— Можно о романтическом поговорить, — продолжила она. — Помнишь, Валерочка, как мы с тобой вдвоем в Амстердам махнули?
— Помню, Леночка. Я все про нас с тобой помню.
— По-моему, твое начальство даже не заметило твоего отсутствия.
— Не знаю.
— Мой главный редактор так точно не заметил. Хорошее было время…
— Хорошее.
— Вот скажи мне, Валера: почему… Она вдруг остановилась на полуфразе.
— Что — почему?
— Я уехала в Москву. А ты остался в Брюсселе. И ты мне ни разу не написал. И не позвонил. Почему?
— Так получилось, Лена, — нахмурился полковник. — Не надо ворошить прошлое.
— А что нам с тобой еще ворошить? — горько усмехнулась журналистка.
— Настоящее. Как у тебя дальше все сложилось? Я имею в виду личное?
— Никак, — горько усмехнулась она. — Два мужа было. Я их повыгоняла. Жаль, ни один из них мне ребеночка так и не сделал.
— А сейчас ты одна?
Она дернула носиком.
— Так, заходят всякие… Слушай, Валерка, а давай мы с тобой сегодня напьемся, а? Так, чтобы чертям тошно стало?
…В конце концов, когда стрелка часов уже подползала к трем часам ночи, Валерий Петрович доставил Леночку в ее квартиру на Преображенской площади. Она уже была настолько хороша, что в лифте оползала на плечо Ходасевича. Он привел Лену в ее же одинокую прокуренную квартиру. Леночка скинула туфли и упала ничком на тахту прямо в костюме. Полковник аккуратно прикрыл ее пледом. Она закрыла глаза и прошептала:
— Слушай, Валерка, оставайся, а? Я п-посплю, а потом мы позавтракаем вместе.
— Нет, я пойду. — Он осторожно поцеловал Леночку в щеку.
— Н-ну и черт с тобой. Иди! Мне ж-же будет сп-по-койней.
Но когда Ходасевич уже развернулся, чтобы идти к двери, Леночка вдруг открыла глаза и прошептала:
— А и-источника зовут… Ее зовут Анжела Манукян… Но я т-тебе ничего не говорила…
И она закрыла глаза и тут же уснула.
Ночь получилась тяжелой.
