— Ты устанавливал камеры?!
— Нет!
— А кто?
— Я не знаю…
— Ублюдок! — Валерий Петрович с силой отшвырнул парня. — Давай, сворачивай свою лавочку! И скажешь заказчику: вы обнаружены. Я — вас — обнаружил, — раздельно произнес он.
— А кто вы? — пролепетал оператор.
— Моя фамилия Ходасевич. Валерий Ходасевич. Пусть твой заказчик найдет меня. Мне надо с ним поговорить.
В этот момент в дверь фургона застучали. Стук был ритмизирован, как болельщицкая речевка: та- та, тата-та! Валерий Петрович развернулся и чуть приоткрыл дверь.
На пороге стоял чистильщик. Он морщился, потирая левое плечо.
— Пойдемте, Валерий Петрович, — проговорил он. — Тут рядом еще один оказался.
Ходасевич выпрыгнул из фургона. Захлопнул за собой дверь.
— Где этот второй? — нахмурившись, спросил он.
— Пока отдыхает. Но скоро, думаю, воскреснет. И будет очень недоволен.
Лейтенантик мотнул головой куда-то в сторону. На расстоянии метров десяти от фургона на траве темнело тело. Распростертый человек пошевелился и застонал.
— Ну, ты артист, — усмехнулся Ходасевич.
— Он кабан оказался еще тот, — возбужденно проговорил лейтенантик. Они с полковником быстрым шагом пошли по больничному двору в сторону ворот. — Только вы в фургон вошли, а он из кустов выходит. Мотню свою застегивает… Ну, мне и пришлось его уложить. Пока он не успел вам помешать.
— А ты крут, — констатировал полковник.
Мальчишка смущенно улыбнулся и не удержался от похвальбы:
— Я кандидат в мастера по дзюдо.
— Модный вид спорта, — улыбнулся Ходасевич.
— Не столько модный, сколько полезный, — с легкой обидой тряхнул головой чистильщик и спросил: — Ну, и что там у них, в фургоне? Что вы выяснили?
— Я выяснил, — поморщился полковник, — ровно столько, сколько обычно выясняют при спонтанной, неподготовленной операции.
— А именно? — с интересом переспросил лейтенант.
— Ничего.
В роскошном кабинете сидели двое: пожилой и молодой. Они устроились за столиком в углу и прихлебывали свежевыжатый сок: тот, что постарше, — апельсиновый, а его юный собеседник — грейпфрутовый. Телевизор в углу молчал, зияя серым экраном.
— Мне кажется, отец, — осторожно произнес младшенький, — мы их недооценили.
— С чего ты взял? — довольно грубо буркнул пожилой.
— Толстяк расшифровал нас.
— Что-о?!
— Они демонтировали камеру в больнице. И напали на наших операторов в фургоне.
— Вот как! Что они теперь знают?
— О нас — ничего. Пока ничего. Я перестраховался. Операторам ничего не известно обо мне. Потому и не смогли ничего рассказать.
Старший задумался, побарабанил пальцами по столу. Наконец спросил:
— Что ты предлагаешь?
Ходасевич сидел на кровати в отдельной Татьяниной палате. Таня в спортивном костюме расположилась рядом. Она держала на коленях раскрытый ноутбук. Но рассказывал при этом отчим, а она внимательно слушала:
— …Уйдя из органов в девяносто первом году, Николай Птушко-старший занялся бизнесом. Ему помогли друзья в новом российском правительстве. (Я думаю, это были его бывшие агенты, которые боялись, что иначе Колька расшифрует их связь с Комитетом, — в те годы сие выглядело как преступление.) Птушко сразу же получил квоты на вывоз за рубеж нефти и леса. Он сумел ими грамотно воспользоваться. Чтобы эффективнее уводить деньги из страны, наоткрывал себе офшорные счета, создал карманный банк «Гренада». И уже к концу девяносто третьего года его личное состояние оценивалось в несколько десятков миллионов долларов.
— Ох, Валера… — вздохнула Таня.
— Что, Танюшка? — участливо обратился к ней Валерий Петрович. Статус больной позволял ей все капризы.
— Я вот думаю, — она мечтательно потянулась, — ты ведь умнее этого Птушко?
Полковник промолчал.
— Умнее и хитрее, — настойчиво переспросила Татьяна, — раз ты его тогда переиграл, с этой девушкой из ЦРУ? — Она попыталась заглянуть отчиму в глаза.
— Надеюсь, что умнее, — осторожно, с грустной усмешкой промолвил Ходасевич.
— Тогда скажи: почему мы с тобой такие бедные? — напрямик спросила Татьяна.
Полковник понял: девочка еще пощадила его, смягчила формулировку: осторожно сказала «мы с тобой», а не прямо: «Почему ты такой бедный?»
— Я не бедный, я просто небогатый, — ни секунды не раздумывая, ответил отчим.
— Это софистика. Ты мне скажи: почему?
— Я думаю, потому, что деньги не являются для меня первостепенно значимой вещью.
— А что тогда является? — тут же спросила Таня.
— Семья, — мгновенно парировал Валерий Петрович. — Ты. И, как ни странно, твоя мама, Юлия Николаевна.
— Семья, и все? — прищурилась Татьяна. — И больше тебе ничего в этой жизни не надо?
Их разговор стал напоминать пинг-понг: вопрос-ответ, вопрос-ответ. При этом Таня, похоже, долго вынашивала формулировки и теперь ими, готовыми, словно выстреливала. Отчим отвечал экспромтом — но тоже с ходу, практически не задумываясь. Создавалось впечатление, что он много размышлял над теми вопросами, которыми задавалась Татьяна, и теперь излагал свои взгляды точно и ясно.
«Интересно только, — подумала она, — насколько отчим искренен в своих ответах? Что за ними кроется: твердая жизненная позиция? Или они — просто оправдание самого себя? Отмазка для неудачника?»
— Кроме семьи, мне нужно кое-что еще, — нахмурился отчим. — Крыша над головой. Вкусная еда. Хорошие книги. Интересное видео. Все это у меня есть.
— И тебе никогда не хотелось быть по-настоящему богатым?
— Как раз вчера я сам себя об этом спрашивал, — улыбнулся Ходасевич.
— И что ты себе ответил?
— Я задал новый вопрос: а какую цену я готов за это платить?
— И какую же?
— Ответ заключается, скорее, в том, сколько я НЕ готов платить.
— Ну, и?…
— Знаешь, Танюшка, может быть, я слишком долго таскал погоны, но теперь я очень ценю независимость. Ото всех: властей, партнеров по бизнесу, бандитов. От всех, кроме моей семьи.
— Чем больше у человека денег, тем больше у него независимости.
— Ты думаешь? По-моему, как раз наоборот. И судьба моего бывшего друга Кольки Птушко — лучшая тому иллюстрация.
— Почему это?
