у него элементарно не будет денег. А главное — размаха.
Ходасевич покачал головой:
— Люди меняются, Таня, — сказал он мягко. — И их финансовые возможности — тоже. А соответственно и размах.
— Почему-то ты, Валерочка, за этого молокососа уцепился? — спросила Татьяна.
— Не знаю, Танюшка, почему, — вздохнул Валерий Петрович. — Оперативное чутье, наверное, подсказывает — как говорит наш общий знакомый Паша Синичкин… Так, значит, этот «пиарщик» сам на вас с Андреем Федоровичем вышел?
— Точнее даже, не на нас с Андреем Федоровичем, а на меня лично.
— Это обычная практика — чтобы именно ты вела переговоры о финансах?
— Нет, — покачала головой Таня, — скорее это было исключением. Как правило, клиентов всегда находил, а потом договаривался с ними о деньгах Андрей Федорович.
— Уже интересно. И как, ты говоришь, этого прохиндея-«пиарщика» звали? Помнишь?
— Запомнила на всю жизнь, — кивнула Татьяна. — Звали его Николай. А фамилия его была Птушко.
Лицо Валерия Петровича вдруг закаменело. Даже не то что закаменело — оно мгновенно превратилось в маску.
— Птушко?! Ты уверена?! — спросил он, еле разжимая губы.
— Уверена, — кивнула Таня. — А что случилось-то?
И тут, в мгновение ока, Валерий Петрович вспомнил. Точнее, не вспомнил — он случившееся и не забывал никогда. Оно навсегда оставалось с ним. Просто прошлое вдруг предстало перед ним с удивительной яркостью и свежестью…
Двое русских, выехавших с вокзала Монпарнас в полупустой скоростной электричке, не привлекали ничьего внимания. Они и похожи-то не были на русских, которые за границей всегда выглядели настороженными и топорно одетыми. Двое элегантных, наряженных во все импортное господ в поезде смотрелись даже большими парижанами, чем сами парижане. Один из них — плотный, если не сказать тучный — был одет в рубашку-поло с шелковым шейным платком. Второй — худощавый, красивый — щеголял в джинсах и джинсовой рубашке.
Народу в вагоне практически не было. Утром в Праздник, День взятия Бастилии, парижане предпочитали проводить время в постелях или не спеша завтракать в маленьких кафе, посматривая по телевизору парад на Елисейских Полях.
Сперва мужчины в электричке говорили друг с другом по-французски, но потом, поняв, что их никто не слышит и не обращает на них никакого внимания, пере шли на русский.
— Что там, у вас в Москве, говорят о Горбачеве? — спросил худощавый.
— Кто что, — неопределенно ответил крепыш-щеголь. — Кто по-прежнему радуется царю- реформатору, кто зубами скрипит.
— Отчего скрипят-то? — усмехнулся первый.
— Всяк от своего. Кто от безумной затеи с выборами руководителей. Кто от Раисы Максимовны. Кто от борьбы с водкой. Кстати, анекдот знаешь? Горбачева теперь минеральным секретарем называют.
— Ну, это я еще в Москве слышал, — снисходительно обронил худощавый.
— Тогда такой не слышал. — Элегантный крепыш скосил глаз на сухощавого. — Получил фермер надел земли. Работа у него кипит. Вот он с утра: корову подоил, свиней накормил, яблони окопал, колорадского жука потравил… Стоит на крылечке, пот вытирает, думает: чего б ему еще такого совершить? Потом спохватывается: «Ой. да у меня ж еще жена не оттрахана!»
Первый, слушавший анекдот настороженно, рассмеялся. И тут же, в русских традициях, подхватил:
— Зато ты, Валера, наверно, такую байку не слыхал — она местного производства. Просыпаются двое супругов после буйной вечеринки. Головы трещат. Он говорит: «Дорогая, это тебя я вчера имел в библиотеке?» — «Смотря в котором часу, дорогой».
Валерий Петрович рассмеялся, а затем дружелюбно саданул спутника под ребра локтем:
— Как тебе тут живется, в развратном Париже? Без жены-то?
— Ой, плохо, Валера. Как Маяковский писал: «Устала правая, работаем левой. Левой! Левой!»
…Так они и ехали до самого Версаля, перемежая анекдотами, прибаутками и сплетнями серьезный разговор о внутреннем и внешнеполитическом положении России и Франции. В том же духе они вели беседу и потом — в королевском дворце, осматривая парк с идеально подстриженными кустами и газонами. Они хорошо знали и понимали друг друга — друзья-приятели с восемнадцатилетним стажем, которых сейчас раз в год по обещанию сводит судьба то в коридорах Центра, то в загранкомандировке…
Потом они ушли в самую дальнюю часть парка, казавшуюся лесом. Но газоны и здесь были аккуратно (Подстрижены, и ни сучка, ни бумажки не валялось у деревьев. Вокруг не было ни души. И тут плотный крепыш вдруг неожиданно спросил своего приятеля:
— Ну, и как ты вчера провел время? Худощавый, не ожидавший вопроса, вскинулся:
— Ты о чем это, Валера?
— Я о Жюли.
Второй сбился с ноги. Повисла пауза.
— О какой еще Жюли?!
— Не надо прикидываться, — устало сказал Ходасевич (тогда еще не полковник, а всего-навсего майор). — Не надо, Николя. Мы все знаем.
— Я не понимаю, о чем речь.
Ходасевич вздохнул, поморщился.
— Передо мной-то дурака не валяй.
— Я правда не понимаю.
— Хочешь услыхать от меня, что нам конкретно известно? Ладно, хорошо. — Валерий Петрович пожал плечами. — У тебя появилась любовница. Ты ее знаешь как Жюли Прево, двадцати восьми лет, разведенную. Она тредставилась тебе редактором издательства «Галлимар».?Ты встречаешься с ней уже три месяца. Она ездит на к «Пежо-205». Проживает на площади Шаттле, в мансарде на шестом этаже, и ты по меньшей мере трижды был у нее дома.
Первый, сухощавый, остановился. На его щеках заиграли желваки.
— Ч-черт, — выругался он. — Черт, черт и черт!
— Эх, Колька! — участливо сказал Ходасевич. — Почему же ты не доложил-то?
— Ты смеешься, Валера?! Я женат.
— Вот и я о том же, Коленька.
— Брось, Валера! Что за ханжество! Ты же не партбюро! Я уже почти полгода здесь торчу! Один- одинещенек, как хрен с горы!
— Ты же знаешь инструкцию. Ты должен был доложить — причем как только, так сразу. А еще лучше — в тот момент, как у тебя на нее первый раз встал.
Худощавый сморщился, словно объелся зеленых яблок.
— Перестань ты, Валера! Ты же знаешь Потапова. В тот же день, как я бы ему доложил, он меня бы сразу в Москву отправил. С первым же самолетом Аэрофлота!
— Ну и ладно. И отправил бы. Тогда у нас с тобой не было бы этого разговора.
— Ну, Валерка! Не будь ты ханжой! Что страшного в том, что мужик развеется в командировке?!
— Хочешь мое мнение? Личное мнение?
— Ну?
— Ничего. Абсолютно ничего страшного.
— Вот видишь!…
— Подожди. Я не закончил. Ничего страшного в этом бы не было, если б твоя Жюли не являлась
