Глухая, черная, осенняя ночь лежала над страной.
Сквозь полуоткрытое окно в гостиную проникал сырой воздух. Тишина царила в доме, лишь слышно было, как где-то в вышине завывает ветер и сталкиваются ветвями высокие сосны.
Спал Васечка, спала прислуга, горел лишь торшер в углу огромной гостиной, и от этого одинокого света становилось еще грустнее.
Ника сидела на диване, попивала красное «Бордо» урожая девяносто пятого года, но от каждого глотка маслянистой и терпкой жидкости становилось только грустнее. 'Сотни тысяч женщин в Москве позавидовали бы мне, – думала Ника. – Красива, богата, умна… Собственный особняк, свое дело, милый и любящий сын…
Но отчего же мне так тоскливо?..'
Каждый глоток терпкого французского вина, вместо того чтобы вливать в Веронику бодрость солнечных виноградников, только усугублял бесприютность, царившую у нее на душе. «Я уж не девочка, пора усвоить: спиртное, когда грустно, не помогает», – подумала она.
Решительно отставила недопитый бокал на край журнального столика.
Щелкнула пультом телевизора.
Пробежалась по каналам.
Идеальное цветное изображение, гиперреалистические картинки из псевдожизни промелькнули перед ней: мордобой в спальне американского коттеджа – удар, и соперник летит, опрокидывая тумбочку («Помнишь, как Васечка дрался в общаге с Полонским?»)…
Щелчок, и на другом канале полуголый мужчина любовно наклоняется над женщиной, целомудренно прикрытой шелковой простыней…
Щелчок: «Если вы даже слегка перекусили, вам надо позаботиться о свежести вашего дыхания…»
Двое очень американских влюбленных игриво гоняются друг за другом в зеркальной комнате…
'Зачем я только вернулась сюда из Америки?.. – подумала Ника.
– Зачем, зачем я возвратилась в русскую серость из сытой, ароматной страны?.. Скучала по Баргузинову?..
Да, скучала…
Очень скучала…
Так, что жизнь без него, придурка, была не мила… Хотела отомстить Соломатину?.. Да, хотела… Ну, вот я и добилась своего… С Баргузиновым жизнь все равно не задалась… Соломатина не сегодня-завтра выпустят, а уж он-то теперь, после открытки с «Нахимовым» и записи Инкиного воркованья, разберется, кто на самом деле организовал наезд на него… Уж он-то на мне отыграется…
А тут еще шантажист…
Не платить ему – нельзя: заложит… У шантажиста, кажется, действительно имеется вся информация…
А платить – тоже нельзя…
Заплатишь хоть копейку – значит, признаешь себя виновной…
И он не отвяжется от меня уже никогда…
Будет тянуть из меня деньги, и тянуть, и тянуть…
Значит, – рассудим трезво, – какие у меня альтернативы?..'
Реклама по телевизору продолжалась.
Ника глянула на часы.
Без пары минут полночь. Скоро новости.
'Надо дождаться… – подумала Ника.
– Вдруг покажут что-то новенькое про Соломатина…
Ну а варианты, как жить дальше… Их у меня на самом деле всего два.
Первый – идти на поклон к Баргузинову. «Прости меня, Ванечка…»
Он, конечно, покуражится, но – сделает вид, что простил.
И защитит – от всех. И поможет…'
При мысли о том, что придется подлизываться к Баргузинову, Никина гордость взвилась на дыбы:
'Меня на самом деле – прощать не за что!
А вот его я – не простила.
И не прощу.
Не нужен он мне!..
Но, придется, кажется, идти к Ивану… И просить за себя… А, значит, смирить гордыню…
И смириться с тем, что я – при нем.
И с тем, что больше ничего хорошего мне в этой жизни не светит…
Есть у меня и второй вариант: бежать. Опять бежать. В Америку, к черту, к дьяволу… Хватать в охапку Васечку и снова уезжать…
И это тоже значит – признать свое поражение.
Смириться с тем, что у меня опять ничего не вышло.
Ни с моим делом, ни с моим домом, ни с моей семьей… Что я опять оказалась в неудачницах… Вот тебе и «Формула победы»!..'
На телеэкране появились часы.
Стрелка отсчитывала последние секунды до полуночи.
Цифры в окошке вторили ее электронным скачкам: девять… восемь… семь.., шесть…
Заиграла жизнеутверждающая музыка, пошла заставка новостей.
Голос за кадром произнес: 'В начале выпуска – заголовки новостей…
Полчаса назад агентство «Интерфакс» сообщило с пометкой «Молния», что в тюремной камере Бутырского следственного изолятора найден мертвым арестованный накануне известный предприниматель Олег Соломатин. Начальник тюрьмы утверждает, что смерть произошла вследствие инсульта…'
На экране в траурной рамке появилось лицо Соломатина.
Лицо убивца – суровое, набычившееся – смотрело из телевизора, казалось, прямо в самую душу Ники.
Ника негромко вскрикнула и зажала рот рукой.
В то же самое время Пермяков ехал домой.
Улицы были пусты, мотор «Форда» мягко урчал. Андрей Ильич слушал радио.
Передавали новости.
Усталый воскресный ведущий сказал:
'Только что мы получили сообщение: в камере Бутырского следственного изолятора скончался арестованный сегодня днем предприниматель Олег Соломатин.
Предположительная причина смерти – кровоизлияние в мозг…'
В отличие от Ники известие о смерти Соломатина оставило Пермякова равнодушным.
Он что-то слышал о нем: крупный бизнесмен – но не олигарх; миллионер – однако не миллиардер…
Занят импортом компьютеров и оргтехники…
Владелец сети магазинов… 'Отворовался, – прошла безучастная мысль где-то на краю сознания Пермякова.
– Значит, туда ему и дорога… Видно, слишком оборзел и не хотел делиться – раз его замочили так демонстративно…
На глазах, можно сказать, у изумленной публики. На виду – чтоб другим неповадно было…'
Пермяков знал, что в российском бизнесе имеется некий порог опасности.
Перешагнув его, человек подвергал себя смертельному риску.
И этот порог выражался отнюдь не в суммах, что зарабатывал (или воровал) человек.
Он выражался в борзости.
К примеру, начальник кредитного отдела бывшего пермяковского банка переступил его не в тот
