ГЗ ровно в шесть отправился в тренажерный зал делать зарядку. Вышел на веранду без четверти семь: в спортивных шортах и рубашке поло, разрумянившийся, с мокрыми после душа волосами. На левой руке из-под короткого рукава рубашки «Лакоста» выглядывал бинт.
Истомившаяся Татьяна за время отсутствия миллионера три сигареты выкурила. Она думала об одном: как там Валера? — и не замечала ни ласкового солнца, пробивающегося сквозь кроны деревьев в саду, ни бешеных воробьев, ни горничной, которая к моменту выхода господина сервировала на веранде на белейшей скатерти завтрак на две персоны.
Вероятно, даже в те минуты, когда Земля будет гибнуть от последствий эпидемии, или от ядерной катастрофы, или от падения гигантского метеорита, многие ни о чем не подозревающие люди будут, как всегда, мучиться от беспокойства за близких, думать об эфемерной карьере, мериться тщеславием или объясняться в любви…
— В семь пятнадцать я выезжаю на фабрику, — деловито сказал Тане ГЗ, усаживаясь за стол и придвигая к себе дымящийся омлет. — Каково ваше решение?
— Вы совсем не поспали, — отвечала Татьяна, пытаясь оттянуть неизбежный разговор.
— Не первый раз и не последний. Если бы я спал по восемь часов в сутки, я бы и рубля не заработал, не то что миллионов, — отмахнулся Глеб Захарович. — Итак, ваше слово?
— А выглядите бодро, — позавидовала Таня. — Как будто спокойно дрыхли всю ночь. У меня так не получается.
За разговором ГЗ деловито уминал омлет, запивал его попеременно кофе со сливками и апельсиновым соком. Ничто его не брало. У Татьяны аппетита хватило только на то, чтобы отщипнуть кусочек круассана и запить доброй чашкой эспрессо.
— Не тяните резину, — бросил Глеб Захарович. — Ваш ответ?
…Татьяну замуж звали не раз и не два, но чтобы предложение делали в такой форме, как господин Пастухов, она не слышала ни разу. В устах Глеба Захаровича матримониальный вопрос прозвучал, словно они смету рекламной кампании обсуждали. Да что говорить: слово «деньги» в его предложении встретилось раз десять, а вот слово «любовь» — ни полразика. Скажи ГЗ очевидное вранье, что он любит ее до беспамятства, Таня бы еще, может, и подумала. А так — возникало полное ощущение, что ее покупают. Или, говоря эвфемизмами, заключают с ней договор на пожизненное оказание эскорт-услуг. Тем более что время от времени разговор выруливал именно на заключение брачного контракта. И вот это все и убило. Разбило в прах и симпатию, и смутное беспокойство, охватывавшее Таню, едва она видела ГЗ.
Полтора часа назад на террасе своего особняка Глеб Захарович вдруг заявил потрясенной Тане буквально следующее:
— Я внимательно наблюдал за вами, Татьяна, и, не скрою, наводил о вас справки. Вы чрезвычайно привлекательны, умны, образованны, самостоятельны, независимы. Вы будете украшением моей жизни и достойной спутницей. Предлагаю вам выйти за меня замуж.
— Вы шутите?!
— Ничуть.
Затем ГЗ огласил условия сделки: брачный контракт, согласно которому Татьяна будет получать двести пятьдесят тысяч у.е. ежегодно, не считая полного пансиона; в обмен от нее требуется выполнять супружеские обязанности, ни в коем случае не заводить связей на стороне и сопровождать мужа везде, где он посчитает нужным. Ей не возбраняется работать, однако же безо всяких сверхурочных. Ей можно даже путешествовать в одиночестве, но не долее чем одну неделю. А в случае развода по обоюдному согласию она станет получать пожизненное содержание в размере шестидесяти тысяч у, е.
Звучало все настолько неожиданно и необычно, что на миг в голову Тане закралось подозрение: может, Глеб Захарович просто с ума сошел? Или прикалывается, чтобы поднять ей настроение? Но он, однако, выглядел и говорил ужасно серьезно — поразительно, до чего мужики, даже самые умные, выглядят дебилами, когда пытаются объясняться в любви!..
Будь у Татьяны хоть чуть более игривое настроение, она бы вдоволь повысмеивала ГЗ (тем более что интуиция подсказывала ей, что вряд ли она будет в дальнейшем работать с концерном «Юлиана» в частности и в Кострове вообще). Она бы поторговалась с миллионером и по поводу ежегодной ставки, и круга обязанностей, и того, в какой конкретно валюте исчислять пресловутые у, е. — в долларах США или евро. Но вышучивать бедного, эмоционально глухого бизнесмена сил не было, и она тогда, час назад, лишь выпросила себе отсрочку: подумать. И вот теперь неумолимый Глеб Захарович призывает ее к ответу.
— Знаете, я, как всякая современная девушка, конечно, стараюсь не верить в любовь, — вздохнула Таня. От разговора всерьез, похоже, никуда не деться. — Но иногда мне тем не менее ужасно хочется в нее поверить. А вы… Вы, Глеб, просто не оставляете мне никаких шансов. Мне жаль вас расстраивать, вы мне очень симпатичны, но раз уж вы настаиваете на немедленном ответе — боюсь, что он будет отрицательным.
— Жаль, — без малейшего оттенка эмоций, бесстрастно, словно игрок в покер, вздохнул Глеб Захарович и бросил в тарелку из-под омлета крахмальную салфетку. — Но в любом случае я прошу вас оставить наш разговор в тайне. А я всегда буду рад работать с вами, Татьяна Валерьевна, и, если позволите, иногда приглашать вас в ресторан или на партию в теннис.
Глеб Захарович встал из-за стола и поклонился.
И тут Татьяну будто кто-то окликнул, хотя она могла поклясться, что не прозвучало ни слова. Она оглянулась и увидела картину, при воспоминании о которой у нее всю оставшуюся жизнь будет радостно- взволнованно биться сердце: по саду, по подъездной дорожке к террасе шел человек, ближе которого у нее не было никого на свете. Он шел в одиночку, медленно, изнуренно, но шел к ней. Выглядел он ужасно усталым, но и только. Ни следа тяжелой болезни не было заметно на его широком лице.
— Валерочка! — взвизгнула Таня и сломя голову, через ступеньки, бросилась к нему навстречу.
Глеб Захарович отложил свой отъезд в офис и, после того как улеглась первая буря эмоций (в основном выплескиваемая Таней), уселся в кресло, чтобы выслушать рассказ о злоключениях Валерия Петровича.
— ..Когда эти трое ввели меня в дом, я вдруг подумал… — продолжил полковник, — нет, скорее даже не подумал, а представил, с удивительной четкостью, что, если я окажусь в том подвале, куда они меня вели — обратного пути мне уже не будет. И тогда я разыграл перед террористами сценку, которые разыгрывают перед превосходящими их по силе врагами некоторые виды насекомых — к примеру, обычные божьи коровки. Они изображают, что умерли. И я тоже притворился. Нет, не мертвым — не дышать я все- таки не умею, хотя и могу замедлять сердечный ритм до сорока ударов в минуту, но смертельно больным.
— И бандиты тебе поверили? — воскликнула пораженная Татьяна.
— К счастью, да.
— Как тебе это удалось?
— Ты же знаешь, Танюшка, что часть своей жизни я проработал в Юго-Восточной Азии… — начал Валерий Петрович и многозначительно оборвал свою мысль на полуслове: когда заходила речь о его службе, полковник обыкновенно изъяснялся обиняками.
— Ты хочешь сказать, что тебя всему научили индийские йоги? — вроде бы насмешливо сказала Таня, при этом восхищенно, во все глаза, глядя на отчима.
— Примерно так, — улыбнулся он.
— А мы, Валерочка, благодаря твоей болезни как раз и вычислили, где ты находишься. Главарь бандитов, когда тебе плохо стало, оперу Комкову позвонил, не зная о том, что его телефон уже у нас находится. И с ним Глеб Захарыч под видом Комкова говорил. Очень у вас, — польстила она, глянув на ГЗ, — убедительно получилось.
— Да, я слышал этот диалог, — кивнул полковник, — с той стороны. Но предположить не мог, что Догаев разговаривает не с каким-то другим бандитом, а с вами, господин Пастухов.
— А потом, — продолжала Татьяна, — Глеб Захарович выяснил, кому принадлежит телефон, с которого сделали звонок. Оказалось, что Догаеву. И тогда мы на него твоего друга Ибрагимова навели.
— Мне Ибрагимов об этом уже рассказал, — кивнул Валерий Петрович.
— Как там, кстати, Вилен Мовсарович себя чувствует? — с непонятным выражением (ехидцей?
