половиной года, а девчонок – на полтора.
– И меня бы взяли? – ужасается Наталья.
– Конечно.
– А отсрочка?
– Практически не бывает.
– А если откосить?
– Здесь не принято. Считается – почетная обязанность: родину защищать. Если не служил, на тебя смотрят, словно на недоделанного. Как у нас в Союзе перед войной или в пятидесятые годы…
Заказ нам приносят не по-советски скоро. Расставляя кушанья и напитки, официантка сердечно желает:
– Приятного аппетита, ребятки.
Мы смакуем блюда и выпивку, а пляж под нами постепенно оживает. На песчаную полоску являются семейства. Кто-то, заплатив служителям пару монеток, занимает покойные шезлонги. Кто-то приносит кресла с собой. Иные, совсем по-российски, устраиваются на расстеленных на песке тряпках. Вдоль воды сосредоточенно бегут, парами и в одиночку, джоггеры. Их не по-нашему много. Бегуны, как правило, не старички (бегом от инфаркта), а молодые, мускулистые, загорелые парни. К службе себя готовят? Над линией прибоя на бреющем полете тарахтят мотодельтапланеристы. Их купола расписаны непонятной нам рекламой. Через каждые пару сотен метров из песка торчат спасательные вышки. На них – загорелые накачанные парни. Хотя купающихся мало, спасатели зорко, в бинокли, всматриваются в воду. Вдали, где прибой вдруг обращается бурунами, скользят серфингисты, парни и девушки.
Эта чужая, но умиротворяющая картина настолько хороша – может, оттого, что я нахожусь рядом с любимым человеком, – что я говорю сам себе: «Запомни все это… раз уж ты не можешь остановить это мгновенье – заполни его навсегда…»
Потом вдруг темнеет. Внезапно, резко, как бывает только на море.
– Наверное, пора идти, – робко говорит Наташа, глядя на меня своими лучистыми глазами. – Сегодня был такой длинный день… Даже странно…
– Завтрак в Бескудникове, – улыбаюсь я. – Обед над Воронежем, ужин в Тель-Авиве…
– Пойдем. Слишком много впечатлений…
Я расплачиваюсь. Легкий ужин, однако, тянет на двадцать с лишком баксов – если переводить с местных шекелей на «нашу» валюту.
Мы спускаемся по лестнице на пляж. Народ уже весь рассосался. Покинули свои вышки спасатели – только откуда-то из темноты доносятся смех и гортанные возгласы. Море сияет серебряным светом.
– Постой-ка, – говорю я и беру Наташу за руку.
Я хочу предложить искупаться. Наташа поворачивается ко мне. Слова застревают у меня в горле. Мы стоим на песке. Ощущение однажды виденного – метампсикозы. дежа-вю – вдруг оглушает меня. Вот так же уходил вдаль песчаный пляж. Так же справа от меня лежало море. Слева, наверху, на набережной, катились невидимые нам машины. Через равные промежутки вдоль шоссе торчали раскидистые пальмы. Еще чуть дальше по-над берегом стояли на одинаковом расстоянии друг от друга многоэтажные дома (в одном из них – наша гостиница). А Наташа вот так же смотрела на меня… Я вдруг понимаю, что я уже видел происходящее – во сне. В том моем сне, когда я написал странный файл DREAM. Только тогда был день. а теперь – ночь. Песок тогда был ярко-белым, а теперь – темным. Море тогда слепило, а нынче оно серебрится пол светом полной луны. И многоэтажки стояли во сне безлюдными, а сейчас они полны огней. И, словно на негативном снимке, тело Наташи тогда белело, а теперь оно чернеет, в черной футболке и темных шортах…
– Что, Алеша? – тихо спрашивает Наташа. Я пытаюсь отогнать наваждение.
– Что-то случилось? – заботливо спрашивает она.
– Нет-нет, ничего. Пойдем.
Мы поднимаемся по ступенькам на ярко иллюминированную набережную. Мне вдруг кажется, что Наташа разочарована. Мы держимся за руки.
Наша гостиница, многоэтажка, рядом. Мистер Маккаген на нас все-таки сэкономил и поместил далеко не в лучший отель на окраине. Зато с видом на море.
В молчании мы поднимаемся на двенадцатый этаж. Длинные пустынные коридоры расходятся в обе стороны от лифта. Я провожаю Наташу до ее номера. У дверей мы останавливаемся.
– Спасибо за приятный вечер, – говорит она. И добавляет тихо: – И день…
Я наклоняюсь и целую ее. Она отвечает мне. Это наш первый настоящий поцелуй. Время для меня останавливается. Я обнимаю ее.
Вдруг она упирается кулачками мне в грудь и отстраняет меня.
– Алеша, миленький, не сейчас…
– Почему? – тупо спрашиваю я.
– Потом… Потом… Завтра… – шепчет она.
Я больше не делаю попыток обнять ее. Она открывает дверь и проскальзывает внутрь номера. Дверь захлопывается. Я остаюсь в коридоре.
Почему-то я уверен, что если начну сейчас ломиться в ее дверь – она откроет мне. Но я отчего-то не делаю этого. Разворачиваюсь и иду в свой номер.
Часы показывают половину первого – по московскому времени. Здесь полдвенадцатого. Еще так рано!.. Спать совершенно не хочется. Сказывается возбуждение: от перелета, чужой страны, вороха новых разноцветных впечатлений, любви к Наташе. К тому же я сегодня немало выпил: коктейли в самолете, официальную водку, пиво на набережной, а закончил дело крепчайшим кофе. Сердце бубухает в груди, я слышу его удары.
Подхожу к окну. Далеко подо мной расстилается темный песок пляжа, черно-серебряное море, набережная, ярко освещенная гирляндами огней. В отдалении у моря , светятся огни нескольких кафе. По набережной прохаживаются почтенные парочки, многие – с припозднившимися детьми. Проходит компания подростков лет пятнадцати – ребята, девушки. «Надо же, так поздно, а они не боятся, – думается мне. – И родители отпускают». 'Почему-то заметно, что никому из гуляющих здесь бояться некого и нечего…
Я отключаю кондиционер, открываю окно. В комнату врывается шум проезжающих авто. Воздух на дворе, несмотря на ночь, все равно более душен, чем в комнате, – с привкусом моря, ветра, звезд, чужой жизни.
«Пойти, что ли, погулять? – думаю я. – Но куда? И за, чем? Одному?»
Без Наташи и набережная, и песок, и море, и огни кафе не имеют для меня никакого смысла.
Я понимаю: даже если сейчас лягу, то все равно не усну. Книг я с собой не взял. Телевизор не люблю – даже в чужой стране. Остается одно…
Я явственно, слишком явственно, во всех деталях, представляю, что должно происходить дальше с героями моего романа. Нужно только сесть и записать…
Ничто не предвещает угрозы. Уютный мирный городок. Андрей и Наташа останавливаются на постой в частной гостинице…
…И я развернул ноутбук на столе у окна и уселся писать, и настоящее – чужой город, гостиница, набережная, шум машин под окном – довольно быстро исчезло для меня. Из действительности в роман прорывался только влажный, душный морской ветер – но это было объяснимо, объяснимо и оправдано, потому что действие происходило летом, на море…
Я вставал, прохаживался по номеру, выглядывал в окно, пил воду из-под крана и тоник, но делал это как в полусне. Меня не существовало здесь и сейчас – в Тель-Авиве, в гостинице «Дочь моря», в ночь на двадцать седьмое апреля. Я был там, где Наташа и Андреи перетаскивают в номер свои вещи, две сумки и чемодан, а среди вещей – десять миллионов долларов, и они хохочут и спускаются вниз поужинать, а хозяйка приносит им чай и бутерброды… Они делают по глотку, и на глазах у Андрея лицо Наташи вдруг мертвеет, и он успевает заметить, как она падает в забытьи на пол… И он ничего не может сделать, потому что у него тоже смежаются веки…
…Когда я очнулся от своего творческого улета, часы, так и не переведенные с московского времени, показывали уже половину четвертого утра. Я перегнал их на час назад, на местное время, на половину третьего, и сразу стало казаться, что еще не слишком поздно.
