не мог слушать, отключился и стал ждать, когда же все это кончится. Ждать пришлось долго. После чтения поэм наступила раздача автографов, ответы на вопросы, приглашения к столикам, чтобы вместе выпить.
Была уже почти полночь, когда Боллинг распрощался со своими поклонниками и направился к двери. Я встал и пошел за ним. Крупная девица с голодными глазами появилась между нами. Она взяла Боллинга за руку и начала что-то говорить ему в ухо, немного наклонившись, потому что она была выше его.
Он отрицательно покачал головой:
— Извини, детка, я женат. И потом я значительно старше тебя, я мог бы быть твоим отцом.
— Годы ничего не значат, — ответила она. — Женская мудрость не имеет возраста.
— Вот и докажи это, дорогая.
Он освободил руку, которую она держала. Трагически сжимая на груди широкий черный свитер, она спросила:
— Ведь я некрасивая, правда?
— Ты красавица. Греческие моряки с удовольствием пригласили бы тебя разбить бутылку шампанского о корабль, спущенный в воду. Свяжись с ними.
Он погладил ее по голове и вышел. Я нагнал его на тротуаре, когда он останавливал такси.
— Мистер Боллинг, у вас есть минутка времени?
— Это зависит от того, зачем это вам.
— Хочу выпить с вами и задать несколько вопросов.
— Я достаточно выпил. Уже поздно. Я очень устал. Почему бы вам не написать мне письмо? Напишите.
— Я не умею писать.
— Хотите сказать, что вы не непризнанный литературный гений? — обрадовался он. — Я думал, что все люди — литераторы.
— Я детектив. Ищу одного человека. Вы могли его знать.
Такси появилось из-за угла и остановилось у тротуара. Он попросил водителя подождать.
— А как его зовут?
— Джон Браун.
— О, я прекрасно его знал. Это было в Харперс-Ферри. Я старше, чем выгляжу. — Он автоматически продолжал паясничать, оценивая меня.
— В 1936 году вы опубликовали его стихотворение в журнале «Зубило».
— Мне очень жаль, что вы подняли этот вопрос. Это ужасное название для журнала. Поэтому он и закрылся.
— Стихотворение называлось «Луна».
— Боюсь, я все забыл. С тех пор утекло много воды. Я знал Джона Брауна в тридцатых годах. Что с ним произошло?
— Именно это я и пытаюсь узнать.
— Хорошо. Я выпью с вами, но только не в «Ухе», хорошо? Я устал от всего этого.
Боллинг отпустил такси, и мы прошли футов шестьдесят до ближайшего бара. Пара старушек, сидевших на двух высоких стульях в центре бара, уставилась на нас, когда мы вошли. В баре больше никого не было, кроме коматозного бармена. Он долго вставал со своего стула, чтобы налить нам пару стаканов.
Мы сели в одном из кабинетов, и я показал Боллингу фотографии Тони Гэлтона.
— Вы узнаете его?
— Кажется, узнаю. Мы с ним одно время переписывались, но виделись всего раз или два. Два раза. Он приезжал к нам, когда мы жили в Сосалито. А потом в одно воскресенье, когда я проезжал по побережью в районе Луна-Бэй, заехал к ним.
— Они жили в Луна-Бэй?
— В нескольких милях от города, в старом доме на берегу океана. Я потратил много времени, чтобы найти их, несмотря на то, что Браун рассказал мне, как к нему проехать. Я вспомнил, он просил меня никому не говорить, где он живет. Он только мне дал свой адрес. Не знаю, почему он выделил меня. Ему очень хотелось, чтобы я побывал у него и увидел его сына. Возможно, он в какой-то степени относился ко мне как к отцу, хотя я был немногим его старше.
— У него был сын?
— Да, у них был маленький ребенок. Он только что родился. Отец обожал маленького Джона. Они были довольно трогательной семьей.
Боллинг говорил мягко. Вдали от толпы и музыки это был совсем другой человек. Как все актеры, он перед публикой был одним, а в личной жизни совсем другим. Обе стороны его натуры были притворством, но он мне больше нравился в личной беседе.
— Вы видели его жену?
— А как же! Она сидела на крыльце с ребенком на руках, когда я приехал. Она кормила его грудью. У нее были прекрасные белые груди, и она совершенно не стеснялась, что я видел, как она кормит ребенка. Все это прекрасно выглядело на фоне океана. Я попытался написать об этом стихотворение, но у меня ничего не получилось. В общем-то я ее совершенно не знал.
— А как она выглядела?
— Очень привлекательная, я бы сказал, на вид. Она почти не разговаривала. Откровенно говоря, она просто коверкала английский язык. Думаю, она привлекала Брауна своим невежеством. Я знал молодых писателей и художников, которые влюблялись именно в таких женщин. Сам в молодости был таким, когда переживал предфрейдовский период. — Он косо улыбнулся. — Это означает — до того, как научился анализировать.
— А вы помните, как ее звали?
— Миссис Браун? Как ее звали? — Он отрицательно покачал головой. — Извините. В поэме я называл ее Стелла Марис — звезда моря. Но это вам не может помочь, ведь так?
— А вы не можете мне сказать, в какое время вы там были? Должно быть, в конце 1936 года?
— Да, где-то около Рождества. До Рождества. Я привез ребенку погремушки. Браун был очень доволен. — Боллинг взялся за подбородок и потянул его вниз, удлиняя свое лицо. — Странно, но после этого я о нем ничего не слышал.
— А вы пытались с ним еще увидеться?
— Нет, не пытался. Он мог решить, что я не хочу с ним общаться. Возможно, это так и было. Хотя сам я этого не понимал. Кругом полно было молодых писателей, трудно общаться со всеми. Я занимался в то время интересной работой, и многие из них приходили ко мне. Откровенно говоря, я не вспоминал о Брауне до сегодняшнего дня. Он все еще живет на побережье?
— Я не знаю. А чем он занимался в Луна-Бэй, он не говорил вам?
— Пытался написать роман. Он вроде бы не работал, и я не могу себе представить, на что они жили. Но нельзя сказать, что у них совсем не было денег. У них была няня, которая ухаживала за ребенком и за матерью.
— Няня?
— Думаю, это была, скорее, сиделка. Молодая девушка, обслуживающая больных, и все такое прочее, — добавил он неопределенно.
— А вы помните, как она выглядела?
— Я помню ее великолепные глаза. Живые черные глаза, не спускавшие с меня взгляда. Не думаю, что она одобряла литераторов.
— А вы с ней разговаривали?
— Возможно, разговаривал. У меня было впечатление, что она единственный здравомыслящий человек в этом доме. Браун и его жена, казалось, жили в заоблачном мире.
— Что вы имеете в виду?
— Они были далеки от обычной жизни. Я их не критикую за это. Я тоже так когда-то жил. Бог его знает, может быть, я и сейчас так живу. — Он улыбнулся мне своей клоунской улыбкой. — Нельзя стать
