— Могу я увидеть доктора? Всего на минутку, я не задержу его надолго.
— Он только-только прилег отдохнуть. Он опять всю ночь слушал музыку по радио.
— Он слушает радио по ночам?
— Да, специально для этого он купил себе коротковолновый приемник. Иногда Франц почти до рассвета слушает иностранные радиостанции. Может быть, мне что-нибудь ему передать?
— Э-э-э.., лучше я сам поговорю с ним когда-нибудь потом.
Я хотел спросить у дока Лизандера только, не нужен ли ему помощник для дневной работы. За последнее время, наблюдая за работой доктора Лизандера, я проникся к нему уважением, решив, что служба ветеринара — очень важное занятие. По сути дела, ничего не мешало мне быть одновременно и ветеринаром, и писателем. Потому что ветеринары всегда будут пользоваться спросом, точно так же, как никогда в нашем мире не упадет спрос на молочников.
— Я как-нибудь еще зайду, — сказал я миссис Лизандер и, повернувшись, упаковал обратно коробку с тыквенным пирогом в корзинку Ракеты. Потом сел в седло и покатил к дому.
По дороге обратно я крутил педали лениво и задумчиво. Ракета вел себя немного нервно, но я отнес его беспокойство на счет неудобной корзинки, портившей его скоростные формы, от которой ему, наверное, становилось так же тоскливо, как гончей от ошейника. Солнце пригревало, и холмы сверкали осенней позолотой. Через неделю листва в лесах станет коричневой, хрупкой и умрет окончательно. Стоял один из чудесных осенних дней, когда, оглядываясь по сторонам, инстинктивно ощущаешь, что торопиться никуда не следует, что нужно замедлить шаг и насладиться красотой, что дарует тебе природа, может быть, последний раз в этом году, потому что такое просто не может продлиться долго.
Я снова улыбнулся, представив себе дока Лизандера, расхаживающего по городу голышом, как Верной Такстер. Вот это действительно будет незабываемое зрелище! До сих пор я слышал, что у людей бывает аллергия на табак, траву, собак и кошек, тростник и пыль. Дед Остин страдал аллергией на лошадей; одна-единственная лошадь могла довести его до такого состояния, что от кашля и непрекращающегося чихания он не мог устоять на ногах, и именно по этой причине он перестал ходить на Брендивайнскую ярмарку, которая приезжала в наш городок каждый раз в ноябре. Бабушка Сара часто повторяла, что у дедушки Джейберда сильная аллергия на любую работу. Как я теперь догадывался, аллергия у людей могла принимать самые неожиданные формы и страдать они могли от контакта с чем угодно. Стоит только подумать о чем-то, и обязательно найдется кто-нибудь, у кого откроется на это аллергия. Например, док Лизандер не переносит ничего молочного, наверное, даже мороженого, вот бедняга! Ни ему, ни его жене не доступны прелести бананового пудинга или хорошо взбитого молочного коктейля. Случись со мной что-нибудь подобное, я бы, наверное, давно уже спятил…
Вдруг мне вспомнился Вернон.
Верной, стоящий перед своей чудесной железной дорогой, занимающей целую комнату в особняке его отца. Верной на фоне миниатюрного Зефира.
Знаешь, что мне кажется?
Я вспомнил, как зажегся в маленьких окошках свет, как затеплились на улочках тоненькие спичечки-фонари.
Мне кажется, что когда ты найдешь “сову”, которая не пьет молоко, то найдешь и убийцу.
Я что есть силы надавил на тормоз. Неожиданность моего поступка изумила даже Ракету. Велосипед послушно замер у тротуара.
Он опять всю ночь слушал музыку по радио, сказала миссис Лизандер.
Я с трудом сглотнул. Ощущение было такое, что я только что проглотил несколько ложек сухого молока.
Иногда Франц почти до рассвета слушает иностранные радиостанции.
— О Господи, только не он, — прошептал я. — Ну почему им должен был оказаться док Лизандер?
Автомобиль промчался рядом со мной так близко, что едва не содрал мне с ноги кожу, потом резко свернул, перегородив мне дорогу. Это был темно-синий приземистый “шевроле” со здоровенной вмятиной на правом боку, ближе к капоту, и пятнами ржавчины, разбросанными вокруг вмятины, словно мертвые листья ядовитого плюща. На зеркале под лобовым стеклом болталась белая кроличья голова. Мотор под капотом “шевроле” фырчал и взрыкивал от клокотавшей энергии, переполнявшей его внутренности, и весь автомобиль имел какой-то неспокойный, дерзкий и драчливый вид.
— Эй, пацан! — крикнул мне из-за покрытого синим же мехом руля водитель. — Ты, что ли, Мэкинсоново отродье?
В голосе водителя бурлило неуемное раздражение, его красные от пьянства и беспутной жизни глаза были наполовину прикрыты веками — да что там говорить, это был сам Донни Блэйлок во всей своей мерзкой красе. Его физиономия была вся сплошь покрыта красными струпьями и пятнами раздражения, словно Донни только что тащили лицом по камням, густо напомаженные бриллиантином волосы свисали липкими сосульками.
— Я тебя запомнил, — хмыкнул он. — По халупе Сима. Маленький недоносок.
Я почувствовал, как Ракета подо мной задрожал. Неожиданно для всех нас велик рванулся вперед и гулко врезался передней шиной в борт “шеви”, как терьер, решившийся помериться силами с доберманом.
— Суешь нос куда не следует, — продолжил свою обвинительную речь Донни. — Какого хрена? А ведь нам пришлось из-за тебя подергаться, понял, стервец ты малолетний!
— Я не хотел ничего плохого, сэр, — отозвался я. Ракета чуть попятился и снова с размаху въехал в борт “шеви”.
— Нечего прикидываться “тише воды, ниже травы”. Большое Дуло будет рад повидаться с тобой, приятель. Хочет поговорить с тобой насчет носа, который ты суешь куда не следует, и твоего лягушачьего рта, который ты не знаешь, когда следует держать на замке. Давай-ка полезай в машину.
Если бы мое сердце смогло забыться хоть чуточку быстрее, то наверняка поднялось бы к самому горлу и выскочило изо рта на свет Божий.
— Я сказал, полезай в машину. Быстро.
Внезапно вскинув правую руку, Донни наставил ее в мою сторону. В руке Донни сжимал пистолет, дуло смотрело мне прямо в лоб.
Ракета снова налетел на “шеви”. Ракета спас меня тогда от Брэнлина, но против этого грязного, сильного и вонючего урода с пистолетом в придачу он ничего не мог поделать. — Сейчас снесу твою поганую башку к чертям, — угрожающе прорычал Донни.
Половина моего сознания была напугана до смерти, другая половина ничего не соображала от ужаса. Пистолетное дуло было огромным, как пушечный ствол. С таким было невозможно спорить. Аргумент был выше всяких убеждений. Когда я слезал с Ракеты и забирался в “шеви”, в голове у меня раздавался эхом предупреждающий крик мамы, но что я мог в тот момент поделать?
— Щас прокатимся, — бросил Донни и, наклонившись через меня — при этом обдав меня душным зловонием затхлого пота и самогонного виски, — крепко захлопнул дверцу с моей стороны. Потом нажал на педаль газа. Зарокотав по его команде, “шеви” перевалил через чей-то палисадник, вырвался на прямую и покатил по дороге. Я оглянулся на брошенного Ракету, который показался мне особенно маленьким и жалким. На заднем стекле “шеви” пластмассовая гаитяночка тряслась в танце живота.
— Сидеть тихо! — бросил Донни, и я не посмел его ослушаться, потому что пистолет сделал меня самым послушным мальчиком на свете. Подошва Донни крепче прижала педаль газа. Движок “шеви” взвыл, и мы кошмарным демоном пронеслись по Мерчантс-стрит и свернули к мосту с горгульями.
— Куда вы везете меня? — отважился я спросить.
— Скоро увидишь.
Стрелка спидометра приблизилась к шестидесяти милям. Мы пронеслись мимо горгулий, разинувших рты будто от удушья. Движок “шеви” завывал как буря, и на дороге, извивавшейся мимо озера Саксон, мы добрались наконец-таки до семидесяти миль в час. Я что есть силы вцепился в подлокотники, а Донни только ухмыльнулся. На полу автомобиля у меня под ногами перекатывались пустые бутылки, источавшие кислый и едкий запах самогонки, от которого у меня слезились глаза.
Лес по обе стороны дороги слился в две желтые стены, меж которыми передние шины “шеви”,
