Сама-то, видать, побаивается, что он ее вместе с пирогами из кабинета выставит, вот и пристала к тете Клаве: передай, мол, вечерком презент гражданину начальнику, а то болит девичье сердечко, мается, бедное, от того, что подполковник до ночи в кабинете один-одинешенек сидит, голодный, без пригляда женского. Тетя Клава отказалась, так она, говорят, на секретаршу Барсукова Наталью насела.
А у той в Надькиной группе сын младшенький, ну как тут откажешь любимой воспитательнице!
– И давно она его подкармливает?
– Да не подкармливает она его, – рассердилась Тонька, – вечно ты перебиваешь, досказать не даешь! – Она перевела дыхание. – Барсуков на корню ее благодеяния пресек и, кажется, даже не поинтересовался, как юную тимуровку зовут. Но она в твое отсутствие непременно еще какую-нибудь пакость придумает, чтобы Барсукова завлечь.
– Тоня, давай прекратим эти разговоры о Барсукове. Честно сказать, меня это мало интересует.
Расскажи лучше про Надымова. А то Стас наговорил тут сорок бочек арестантов, а конкретно – только что в засаде две ночи сидел, а Надымова так и не поймал.
– Вот и спросила бы Барсукова, а я ведь почти ничего не знаю. Стас мне не слишком докладываег о своих подвигах.
– Но что-то все-таки докладывает?
– Ну хорошо! Он тебе рассказал, что утопленник, которого подняли из водохранилища…
– Оказался турком, чей «манлихер» я отбила у Цымбаря!.. Это я уже знаю, но как они вышли на Надымова?
– А через Потрошилова. Сто-пятнадцать-ведьмедей лишь про Уразова услышал, тут же прибежал добровольно сдаваться в руки правосудия. Ему же не доложились, что Уразов под лавиной погиб. Сказали, что его бывший дружок пока в тяжелом состоянии, но вот-вот начнет давать показания. Ну, дедок и поспешил облегчить свою душу чистосердечным признанием. Рассказал, как Уразов Ковальчука по приказу Надымова угрохал, а самое главное, как карабин турка у него оказался. Турка этого к нему тоже Надымов привез, чтобы нескольких молодых сапсанов купить, которых дед специально для продажи поймал. Вот и углядели наши дружки-приятели, что у того большая сумма денег в долларах имеется. Тысяч десять, кажется. Решили, недолго думая, отправить иностранного гостя в могилевскую губернию. Уразова, как заплечных дел мастера, для этого пригласили. Надымов и Уразов увезли турка в тайгу, да там и прикончили…
А оружие и остальные вещи Надымов приказал деду уничтожить, а он, видишь, пожадничал, оставил «манлихер» себе да еще и продал потом. При обыске у него дома вдобавок куртку нашли кожаную, в которой турка на таможне видели.
– Жаль, что Надымова прошляпили, – вздохнула Людмила, – но теперь ему штрафом уже не отделаться. Поэтому и рванул когти, сволочь!
– Ничего, недолго ему бегать! Это дело на контроль в министерстве взяли, Стасу уже основательно хвост накрутили и за Надымова, и за Уразова. Так что пожалела бы начальника, ему тоже попало по первое число, да ты еще такая бесчувственная! Поговори с ним, может, стимул какой появится, глядишь, и Надымова поймают быстрее.
– Тоня, – взмолилась Людмила, – кто о чем, а вшивый – про баню… Ну как ты не поймешь, что мне совесть не позволяет амуры крутить в таком виде! Он, может, и пожалеет меня в силу своей порядочности, а если я этакой образиной на всю жизнь останусь? Зачем мужику жизнь портить?
– Ну и прокукуешь всю жизнь со своим благородством, а на его товар всегда купец найдется, вроде Надьки или той же Светки. Не смотри, что малолетка, живо окрутит твоего Барсукова!
– Зачем он Светке? На его зарплату манто из норки не купишь и на Багамы вряд ли слетаешь. А потом, ты же сама сказала, что он чисто по-человечески ей помогает.
– Знаешь, Мила, мужик в горячке таких дел натворить может, особенно если женщина, в которую он по уши втрескался, делает ему от ворот поворот. В последний раз тебе говорю, подумай, не отталкивай Барсукова… Да, – спохватилась она, – от Вадима по-прежнему ни ответа, ни привета?
– Вчера Кочерян был, – с неохотой ответила Людмила, – передал от него посылку с лекарствами. А сам, говорит, приехать никак не может. У него ведь защита диссертации на носу.
– Диссертация... – язвительно хмыкнула Антонина. – Вот уж точно: то понос, то золотуха у твоего Вадика.
– Антонина, – в дверь просунулась голова Стаса. – Я уже опаздываю на совещание, ждать тебя не буду.
– Сейчас, сейчас, – заспешила Антонина и, склонившись над Людмилой, прошептала:
– Черт чубатый, теперь всю жизнь под его дела придется подстраиваться. – И уже громче произнесла:
– Ну, до свиданья пока. Дня через три-четыре опять приедем. Что тебе привезти?
– Тоня, – Людмила смешалась на секунду, – Славку привези и, если можно… Костю. – И тут же спохватилась:
– Хотя нет, не надо, зачем ребенка пугать. Да и не отпустит его Барсуков.
– А может, я ему передам, и он сам вместе с Костей и дедом к тебе приедет? Максим Андреич все время про тебя спрашивает.
– Все, хватит об этом! – рассердилась Людмила. – Сама приезжай да Славку прихвати. Мне вас двоих хватит вот так, – она провела ребром ладони по горлу, – под завязку!
Глава 29
Прошло две недели. Струпья подсыхали и отваливались, но Людмила по-прежнему не могла смотреть на свое лицо без содрогания. Руки зажили раньше, но до сих пор их покрывали отвратительные розовые пятна, которые, стоило ей немного замерзнуть, приобретали сине-фиолетовый оттенок.
Она с ужасом представляла, как же будет выглядеть ее лицо, которое пострадало значительно сильнее.
Правда, присланные Вадимом лекарства (как выяснилось из письма, купленные за большие деньги Лайзой Коушелл исключительно из чувства сострадания к своей чуть не погибшей коллеге) неплохо ей помогали. Но самое главное, на лицо перестали накладывать тампоны с мазью Вишневского, отчего атмосфера в палате несколько улучшилась. А после того как врачи окончательно справились с ее бронхитом и высокой температурой, Людмиле позволили выходить поначалу в коридор, а потом и на обед в столовую.
Чтобы отвлечься от воспоминаний, она принялась читать все подряд: газеты, какие-то сомнительные бульварные журналы, слезоточивые женские романы и скучнейшие детективы. Читала, спала, потом вновь читала и уже по сложившейся, иногда откровенно злившей ее привычке чуть ли не поминутно поглядывала на часы. Каждый вечер ее кто-нибудь навещал, чаще всего Антонина и Стас. Побывали и коллеги из заповедника, и учителя из школы. По воскресеньям приезжал Слава, который рассказывал ей о чем и о ком угодно, но ни разу не проговорился о Светке, хотя Людмила уже знала от Антонины, что та передала через Барсукова брату письмо. Но что было в этом письме, ответил ли Слава на него, а главное, встречался ли со Светланой – об этом он умалчивал.
По вечерам было особенно тоскливо. За стенами палаты стихали даже самые слабые шумы, соседки уходили в столовую смотреть телевизор. Людмила оставалась одна с тишиной. Первую неделю она еще надеялась, что Барсуков в конце концов наплюет на ее запреты и в один прекрасный, самый прекрасный день в ее жизни возникнет на пороге палаты. Возможно, с виноватой улыбкой на губах, а может, будет улыбаться с вызовом, чтобы скрыть свою растерянность при виде того безобразия, что творится сейчас с ее лицом.
Она представляла, как попытается он подавить разочарование. Или испуг? А скорее всего, отвращение… Все это слишком явно будет читаться в его глазах. Конечно, он будет вежлив, предельно вежлив, насколько позволит его ментовское воспитание.
