удалось освободиться? Заскорузлая просмоленная веревка прочнее проволоки охватывала ее запястья, оставшийся конец он натуго притянул к брючному ремню, так что она даже пальцем шевельнуть была не в состоянии.
Надымов нахмурился. Действительно, чертовщина какая-то получается. И вдруг вспомнил. Как наяву появилась перед ним картина двухлетней, а то и трехлетней давности… Тогда он встретил Людмилу в тайге, километрах в пяти от Вознесенского.
Уступая машине дорогу, девушка отошла на обочину, и вдруг непонятно откуда рядом с ней вырос небольшой еще волчонок, яростно оскалил зубы.
Когда Надымов, открыв дверцу, пригласил ее доехать с ним до села, звереныш, сердито рыча, бросился передними лапами на подножку джипа и, возможно, цапнул бы за ботинок, если бы Надымов вовремя не убрал ногу в салон.
Да-а, дела! Игорь Ярославович озадаченно покачал головой. Неужели на самом деле волк? Как же его звали? Кажется, Темуджин? Надымов вновь нахмурился. Тогда, три года назад, он был по-настоящему увлечен этой женщиной. Бесился, ревновал, а она словно не замечала его ухаживаний и не давала спуску даже за малейшее нарушение правил охоты или закона о заповедниках.
А потом произошла та неожиданная встреча на глухой таежной дороге, когда Алексей Ручейников узнал его машину и приказал остановиться, Чтобы проверить документы и произвести досмотр багажника. Но разве мог Надымов подвести тех, кто сидел за его спиной на заднем сиденье? Слишком важные и известные в республике люди находились там, и им совсем не улыбалось «засветиться» на браконьерстве накануне выборов. Поэтому он не заглушил мотор. Стоило Ручейникову открыть дверцу джипа, резко рванул автомобиль с места. Егерь успел отскочить в сторону, бросился к своей «Ниве», но сквозь ветровое стекло прямо в лицо ему ударил выстрел. Игорь Ярославович до сих пор не знал, кто из его облеченных властью приятелей решил избавиться таким образом от ненужного свидетеля. Ему было приказано молчать и навсегда забыть об этом происшествии. Но именно Надымова заставили оттащить труп в кусты. У него даже не было времени забросать его камнями. Высокопоставленные чиновники явно спешили покинуть место преступления и в выражениях не стеснялись.
С тех пор Надымов стал еще больше опасаться Людмилу. Боялся, что она все прочитает в его глазах. А со временем почти возненавидел ее. Услышав от кого-то, что с Барсуковым у нее нечто вроде романа, хотя и не очень поверил, но сердце мучительно заныло, словно ушло от него что-то безвозвратно, навсегда.
Потом эта эпопея со Светкой… Поначалу он затеял ее с тайным желанием досадить Людмиле, но после понял, что девочка помогает ему забыться, уйти от проблем в другой мир, где нет лжи, предательства, смерти, наконец. Только и этот мир оказался обманчивым, созданным всего лишь его воображением.
– Темуджин! – проговорил он вслух и повторил уже более уверенно:
– Конечно же Темуджин!
Он поднялся на ноги, подошел вразвалку к Банзаю, приставил обрез к уху старика и кивнул в сторону сарая:
– Видел?
– Видел, – Банзай едва шевелил разбитыми губами, – как еще голову не оторвал стервецу.
Надымов опустился на корточки и притянул старика к себе за ворот рубахи:
– Людкин волк его рванул?
Банзай пожал плечами:
– Откель я знаю… На нем же не написано.
– Брешешь, сивый мерин! – Надымов оттолкнул его от себя. – Людкин волчара… Темуджин. – Он коротко выругался и сплюнул на траву. Потом посмотрел на Алика. – Вставай, хватит сопли пускать! Пошли Людку ловить. Далеко ей все равно не уйти! А против волка, – он ухмыльнулся, – у нас кое-что поострее клыков найдется!
Глава 33
Дорога опять пошла в гору. Денис скользнул взглядом по высоким елям, подступившим вплотную к дорожному полотну, потом по деревянному мосту через очередную горную речушку и непроизвольно нажал на тормоз. Внизу среди листьев борщевика и аконита то появлялась, то исчезала голова человека. Он, несомненно, выбирался к дороге. Но не появление незнакомого человека в глухомани встревожило Барсукова. Человек шел как пьяный. Без особой нужды хватался на кусты, падал и, опершись ладонями о землю, стоял некоторое время на коленях, словно не решался опять подняться на ноги.
Человек вряд ли заметил машину, иначе, Денис был в этом уверен, принялся бы кричать и махать руками, потому что явно нуждался в помощи.
Подполковник подал машину назад, к обочине, и, прихватив бинокль, вышел наружу. Человек тем временем скрылся за нагромождением валунов. Денис прилег за высокой насыпью и навел бинокль на камни. Через мгновение над ними показалась голова. Барсуков, чуть не выронив от неожиданности бинокль, выругался. Линзы в несколько раз увеличили и почти вплотную приблизили хорошо знакомое лицо – Федора Яковлевича Дергунова, истинную фамилию которого в Вознесенском давным-давно забыли, именуя его кличкой Банзай, которую дед заработал, участвуя в разгроме Квантунской армии.
Старик с трудом взобрался на камни. Похоже, ему крепко досталось. Голову Банзая охватывала грязная тряпица с проступавшими сквозь нее бурыми пятнами, под глазом отсвечивал внушительный «фонарь».
По тому, как он морщился, то и дело хватаясь за плечо, Денис понял, что Банзай идет из последних сил.
– Федор Яковлевич! – Денис вскочил на ноги и, сложив ладони трубочкой, прокричал:
– Оставайтесь на месте! Я сейчас спущусь к вам!
Дед что-то ответил, но рев водного потока заглушил слова. Денис, махнув рукой – дескать, ничего не слышно, – стал спускаться навстречу.
Банзай опять прокричал что-то уже более сердитое, потом вытянул из-за плеча ружье и потряс им в воздухе. Денис остановился на мгновение, размышляя, стоит ли вытаскивать из кобуры пистолет, но потом раздумал. До деда оставалось около сотни метров, и, даже если его преследуют – неизвестно кто и неизвестно почему, – нужна секунда, не более, чтобы извлечь «Макаров».
Банзай уже не шел, а почти полз навстречу милиционеру и, когда тот приблизился, упал на камни и заплакал:
– Денис Максимыч! Видно, есть все-таки Бог на свете!
Все тело сводило судорогой, ноги затекли, а руки она перестала ощущать с того самого момента, когда Надымов завел их назад и пристегнул наручники к дереву, росшему возле палатки. Людмила оказалась прижатой спиной к стволу и только по сыпавшимся сверху иголкам поняла, что сидит под елью.
Браслеты наручников врезались в кожу, обломок сучка впился в спину, но не это было самое страшное. Людмила не могла даже пошевелиться, чтобы отогнать с лица мух, облепивших ссадину на лице и липкую от крови повязку на лбу.
Солнце немилосердно припекало, и она молила Бога, чтобы послал хоть мало-мальский ветерок, который разогнал бы обнаглевших кровопийцев и немного смягчил жажду. А она с каждой минутой становилась все сильнее еще и потому, что в метре от намертво прикованной к дереву пленницы протекал ручей. Солнечные блики играли в водных струях, отражались на траве и даже на ее брюках и ботинках, вода манила к себе, притягивала тихим шепотом струй и плеском в бочажках, над которыми кружили бабочки и первые стрекозы.
Тугая вязкая слюна заполнила рот, спазм сжал горло, и Людмила мучительно закашлялась, чувствуя, что сейчас умрет, если не сделает хотя бы глоток: со вчерашнего вечера у нее не было ни капли
