и в груди Фицдуэйна закипел бешеный гнев. Ему хотелось немедленно броситься прочь, каким-нибудь образом связаться с Адачи и предупредить его о грозящей опасности. Разум, однако, требовал проявить осторожность. От Шванберга можно было ожидать чего угодно, любой гадости, и Фицдуэйн должен был хотя бы ненадолго задержаться в его конторе, чтобы американец не догадался о его настоящих намерениях и мыслях.
— Так чего же вы от меня хотите? — спросил Фицдуэйн.
— Помогите взвалить всю ответственность на Намака, помогите держать Кацуду вне подозрений, — предложил Шванберг. — Ну и время от времени информируйте нас.
Он ненадолго замолчал, но Фицдуэйн чувствовал, что они подошли к чему-то очень серьезному.
— Так или иначе, но мы доберемся до Намака, — продолжил Шванберг, — но они — только часть нашей общей большой проблемы. Существуют еще покорные их воле экстремисты — те самые, что напали на вас в Ирландии. Что бы вы ни думали, но к ним мы не имеем никакого отношения. Мы никак не связывали их с Намака и ничего не могли с ними поделать, однако нам необходимо, чтобы “Яибо” тоже перестали существовать. Мы правильно сделали, что начали с братьев, однако даже после их ухода на сцене останутся весьма могущественные и опасные силы.
Фицдуэйн кивнул.
— Я вижу политическую логику и не могу с ней не согласиться, но я не обязан быть от нее в восторге. Шванберг пожал плечами.
— И еще одно, — сказал Фицдуэйн. — Оставьте в покое Адачи. Я сам о нем позабочусь.
Шванберг как-то странно посмотрел на него.
— Мы влияем на события, — сказал он, — но это не значит, что мы направляем их.
— Что это, черт возьми, значит? — осведомился Фицдуэйн.
— Об Адачи узнал Кацуда, — признался Шванберг. — Я думаю, что операция уже началась, и то, о чем мы говорили, может случиться очень скоро. Разумеется, деталей я не знаю и не хочу знать.
— Как скоро?
— Возможно, даже сегодня, но точно не скажу — не знаю. Может быть, это уже случилось. Кацуда очень нетерпелив, и когда срывается с поводка, начинает убивать направо и налево.
— Ничего личного, Шванберг, — сказал Фицдуэйн, — но если с Адачи что-то случится, то я сам приду сюда, чтобы свернуть твою жирную шею. А теперь открывай свою конуру, я хочу выйти отсюда!
Фумио Намака приковылял в кабинет своего брата. Кеи размахивал топором, подаренным Фицдуэйном, с такой непринужденностью, словно это была клюшка для гольфа, привычная для многих представителей деловой элиты. Кеи никогда не любил бумажную работу, детали наскучивали и утомляли его, однако его интерес к боевым искусствам почти никогда не затухал. Кеи с удивительной для своего возраста непосредственностью воображал себя средневековым самураем, и двадцатый век был для него лишь досадным недоразумением.
— Кеи, — сказал Фумио. — Мне хотелось бы, чтобы ты вышел в коридор и сказал, что ты там видишь.
— Я занят, — отозвался старший брат и снова взмахнул топором. Топор очертил над его головой сверкающую окружность и вдруг резко опустился вниз по косой дуге.
— Я пытаюсь овладеть особенностями этого оружия. Оно гораздо хитрее, чем кажется на первый взгляд. Из-за значительной инерции с ним бывает нелегко справиться. Если промахнуться с ударом, то масса лезвия потянет тебя за собой, и ты будешь открыт для ответного удара. Но я уверен, что существует особая техника, которая может компенсировать этот недостаток; Надеюсь, я сумею сам догадаться, в чем тут секрет.
Без видимых усилий он снова взмахнул топором, а Фумио одновременно почувствовал раздражение и прилив теплых чувств к своему старшему брату. Кеи мог запросто свести с ума своим упрямством, но его одержимость и энтузиазм были заразительны.
— Это касается гайдзина Фицдуэйна, — сказал Фумио с бесконечным терпением. — Я провожу небольшой эксперимент, и мне кажется, тебе будет любопытно взглянуть.
Кеи фыркнул, но опустил топор.
— Куда нужно идти? — проворчал он.
— Открой дверь, посмотри налево и скажи, что ты видишь в коридоре.
— Шуточки шутишь, — пренебрежительно сказал Кеи, но все-таки подошел к дверям и выглянул. В следующий миг он спрятался обратно, лицо его было бледно.
— Это гайдзин! — сказал он громким шепотом. — Ирландец! Я видел его — он стоит в конце коридора спиной к окну. Что он здесь делает? Как он прошел мимо постов безопасности? Что он замышляет?
— Понятия не имею, — ответил Фумио спокойно. — А ты уверен, что это действительно Фицдуэйн- сан?
— Конечно, уверен! — быстро воскликнул Кеи и только потом заметил хитрое выражение на лице брата. — Что ты имеешь в виду?
— Человек в коридоре — это
Кеи снова открыл дверь в коридор и прошел с десяток шагов по направлению к человеку, стоявшему у окна. Теперь он без труда различал некоторые несоответствия, но двойник все равно оставался удивительно похож на Фицдуэйна.
— Замечательно, Фумио, — сказал он, вернувшись в кабинет и закрывая за собой дверь. — Но зачем тебе нужен этот двойник Фицдуэйна, этот дух-доппельгангер?
И Фумио рассказал ему о своем плане.
По меньшей мере, один раз в неделю Адачи докладывал генеральному прокурору и старшему общественному обвинителю Секинэ о ходе расследования. На сей раз, когда он стоял у дверей кабинета своего наставника, на сердце у него было тяжело.
Верность людям, к которым он был привязан всю свою жизнь и которую Адачи считал чем-то само собой разумеющимся, теперь оказалась для него под вопросом. Как и большинство японцев, детектив- суперинтендант никогда не ставил особенно высоко ни политиков, ни политическую систему, однако он всегда доверял административной системе гражданских служб. Теперь он начинал думать, что был слишком наивен.
Коррупция не могла не проникнуть в систему общественного управления. Огромные суммы платились политикам не просто за то, чтобы они продолжали поддерживать разваливающуюся политическую систему. Нет, эти деньги вкладывались в их руки, чтобы приносить вполне реальные результаты, а этого можно было добиться, только вовлекая в дело верхушку чиновничьего аппарата и высокопоставленных гражданских служащих. Они были сердцевиной, главной опорой существующей власти. Чтобы добиться даже самой малости, политики должны были действовать через них, а ниточки, за которые дергал куромаку, и вовсе должны были вести непосредственно к исполнительной власти.
Это была безупречная и неуязвимая логика. Элита гражданской службы происходила в основном из того же общественного слоя, к которому принадлежал Адачи, и не могла оставаться незапятнанной. Он не знал, до какой степени прогнила и эта система, однако сомневаться в реальности этого факта уже не приходилось. Мало того, Адачи был в равной степени уверен, что и он сам уже стал жертвой коррупции.
Он постучал в дверь во второй раз. Ответа не было, и Адачи просто повернул ручку и вошел. Так уж сложилось, что если он не заставал прокурора на месте, то мог дожидаться в его кабинете.
Тошио Секинэ, один из самых уважаемых и любимых друзей семьи Адачи, гражданский служащий высшего ранга, известный своей честностью и прямотой, сидел, откинувшись на спинку своего кресла и запрокинув голову назад и вбок. На шее его, словно второй рот, распахнутый в беззвучном крике, зияла
