Лучше для мужчины нет

– Нет, разумеется, ничего такого я не знал, иначе попытался бы ее остановить.

– Тогда почему ты вывозил вещи из квартиры не на своей машине? 'Астра' довольно вместительный автомобиль, к тому же – пикап.

– Послушай, какая разница? Барахла было много; на машине пришлось бы сделать два захода.

Отец молчал, и мы перешли в соседнюю комнату – в нашу спальню. Я слегка смутился, осознав, насколько женское там убранство: одеяла в цветочек, туалетный столик накрыт салфеткой – теперь, когда я спал здесь один, все это выглядело неуместным.

– А это дорого – нанять фургон?

– Что?

– Фургон для перевозки вещей стоит дорого?

– Почем я знаю? Миллион. Папа, при чем тут фургон?

– А ты, случаем, не взял его в длительный прокат? Может, ты на нем теперь ездишь, раз Катерина забрала машину?

– Нет, не брал я в прокат этот долбаный фургон!

Хотя жаль, что не брал, не то задавил бы папашу.

Мое раздражение усиливалось тем, что я не мог не винить отца за уход жены. Верный себе, папа недавно оставил свою подружку ради другой подружки – помоложе. Джоселин жутко расстроилась: должно быть, нелегко оказаться брошенной в пятьдесят девять лет, да еще лишь потому, что тебе не пятьдесят четыре. В приступе ярости она переправила Катерине мое пространную исповедь – дабы показать, сколь ненадежны мужчины из рода Адамсов.

Возможно, именно поэтому папа избегал разговоров о случившемся. По телефону я спросил, прочел ли он мое письмо.

– Ну да, конечно, – весело ответил он.

– Ну и что ты думаешь?

Отец не мешкал ни секунды:

– Твой почерк заметно улучшился, ты не находишь?

Но теперь мне требовались подробности: как именно Джоселин обнаружила письмо, обыскала ли она его карманы, залезла в ящик его стола или как-то еще? Я уже собирался устроить папе допрос, но он сказал:

– Жаль, что ты не пригласил меня несколькими неделями раньше. Было бы приятно встретиться с Катериной и детьми.

Да, жаль, подумал я. Тебе, видите ли, жаль, что от меня ушла жена с детьми. Какая досада. Бедный папа, бедный ты, бедный.

– Да, жаль, что Джоселин прочла письмо, адресованное тебе, иначе Катерина с детьми до сих пор были бы здесь.

– Ха. А ведь точно! – воскликнул отец, словно я выиграл очко на школьном диспуте.

– Она что, обшарила твои карманы?

– Что ты имеешь в виду?

– Джоселин. Как она добралась до моего письма? – Последовала пауза. До папы начало доходить: похоже, он поступил так, как поступать вовсе не следовало.

– Не… я… показал его ей.

– Что ты сделал? – заорал я.

– А что? Не надо было?

– Ты показал любовнице письмо с признаниями своего сына, а затем послал ее куда подальше?

Папа озадаченно смотрел на меня. Он сдвинул брови, и чахлый хохолок пересаженных волос на макушке испуганно зашевелился.

– Что значит – 'послал'? – неуверенно спросил отец.

– Это значит, что ты сделал то же самое, что проделали со мной. Послал, бросил, кинул.

– Мне кажется, это не совсем справедливо. Ведь это ты обманывал жену, а не я.

Тут в моем мозгу перегорели все предохранители.

– Ну я, по крайней мере, не трахался с аптекаршей и не уходил от пятилетнего ребенка!

– Это нечестно, Майкл. Все было гораздо сложнее…

– Я думал, ты бросил меня, потому что я совершил что-то ужасное. Думал, что это я во всем виноват.

– Мы с твоей матерью в равной мере несем ответственность, что наш брак не сложился.

– Ну да, конечно, мать во всем виновата. Понятное дело. Вали все на маму, поскольку она не может себя защитить, так?

– Я просто говорю, что ты многого не знаешь.

– А я знаю только одно – она и сейчас была бы жива, если б ты от нас не ушел. Потому что тогда бы она не переехала в Белфаст с этим типом, так что это ты виноват, что ее сбила машина.

– Хватит, Майкл; не я же сидел за рулем той машины.

– А мог бы и ты! – заорал я, а где-то в глубине моего сознания тихий голос проговорил: 'Что ты несешь, Майкл? Это же полная ахинея'. Но я не собирался отказываться от своих слов. – Ты бросил меня и маму ради женщины, которая бросила тебя, и тогда ты нашел другую женщину, а потом еще одну, а потом еще! И что ты можешь после всего этого предъявить? Одного замордованного сына и дурацкий хохолок имплантированных волос, которые выглядят так, словно кто-то посадил на твоей огромной блестящей лысине грядку горчичных семян!

Я понимал, что ударил по атомной кнопке. Я мог сколько угодно обвинять его в том, что он был плохим отцом, погубил мое детство и даже послужил косвенной причиной маминой смерти, но никто и никогда не заводил речь о пересаженных волосах. Я знал, что этого делать нельзя. На мгновение повисло молчание: отец бесстрастно смотрел мне прямо в глаза, а затем встал, взял пальто, надел шляпу и вышел за дверь.

Спустя двадцать минут я давился готовой картофельной запеканкой из супермаркета, которую поставил в духовку для нас двоих. Я разделил запеканку пополам и съел свою порцию, а затем съел и вторую. После этого вспомнил, зачем вообще пригласил папу в Лондон. Я собирался показать ему дом, угостить обедом, объяснить ситуацию с кредитом и спросить, не может ли он ссудить мне довольно крупную сумму денег. Так что все прошло в соответствии с планом.

Я был потрясен своей выходкой: не думал, что во мне скопилось столько горечи. Ну почему мой отец не похож на тех родителей, которых показывают в рекламе? Например, в том ролике 'Жиллетт' – слова из него я пропевал миллион раз. Там отец и сын где-то в Америке отправляются на рыбалку, и отец помогает сыну поймать на спиннинг огромного лосося; им друг с другом легко и приятно, потому что отец предпочитает истинно хорошее бритье, и голос за кадром поет: 'Лучше для мужчины нет'. Такой отец никогда не убежал бы с аптекаршей по имени Джанет; а моего отца никогда бы не пригласили рекламировать бритву 'Жиллетт'. Наверное, поэтому он носит бороду.

Конечно, он тоже рос без отца. И, если на то пошло, то большую часть времени – и без матери. Первого сентября 1939 года его посадили на поезд в Уэльс, и он не видел отца до окончания войны. Если бы его не эвакуировали, у него был бы отец, который служил бы ему образцом для подражания, и тогда бы он не ушел от нас и мог бы в свою очередь стать образцом для подражания, и из меня вышел бы не такой плохой отец, и Катерина не ушла бы от меня. Вот так – во всем виноват Адольф Гитлер. Хотя вряд ли такое приходило ему в голову, когда он вторгался в Польшу.

Остаток того дня я пролежал на диване, уставившись в телевизор. Временами меня одолевал голод – и я проверял, не стала ли омерзительная пицца, которую мне доставили, более съедобной в холодном виде. Я смотрел три фильма одновременно, переключаюсь с одного кабельного канала на другой. Тревор Говард целовал Селию Джонсон, когда та садилась в вагон, затем поезд рухнул целиком в реку Квай. Дальше Селия укладывала детей спать, а Джек Николсон крушил дверь топором[39].

Я был верен себе – смотрел несколько фильмов сразу и потому ни от одного не получал удовольствия. На самом деле, я даже испытывал сочувствие к герою Джека Николсона – в моем доме тоже