одновременно: сладкие, когда надо было привлечь покупателей, грубые, когда ругались. Я шел по рынку, сбитый с толку этим многоголосьем, ведь каждый из голосов мог быть голосом Мамы, а каждое из лиц могло быть ее лицом, и я видел, что мамины усталость и жертвенность были не только ее, но и всех женщин на этом рынке.
* Малам — грамотный, образованный человек; учитель.
На перекрестке путей разыгралась драка. Мужчины кричали, столики были перевернуты, лаяли собаки, палки свистели в воздухе, воняло рыбой и летали скопища мух. Столько мух я нигде еще не видел, и было странно, что я их не вдыхаю. Я шел от столика к столику, и моя голова едва доставала до разложенных товаров, иногда я утыкался глазами в мертвые глаза рыбины, в ведра, где большие крабы и гигантские омары запутались в неразберихе клешней, в корзины, где меч-рыбы и угри били хвостами по алюминию. Я везде искал Маму, пока мои глаза не стали болеть от разнообразия предметов, и голова не начала кружиться от напряжения. И затем, когда солнце стало клониться к вечеру, мной овладела странная паника. В хаосе мироздания я не мог увидеть ни одного знакомого лица. Но внезапно, в чередовании света и темноты, я везде стал видеть Маму. Я видел, как она корчится на подносе с угрями. Я видел ее среди черепах в пластиковых ведрах, на амулетах у продавщиц магических товаров. Я видел ее на всем рынке, под странными навесами, в ветре, который нес с собой древесный дым и запахи рисовой сечки; я чувствовал ее везде, не в силах разгадать загадку лабиринтов этого рынка, где одна дорога ведет к тысячам новых лиц, каждое из которых выражает голод так, как свойственно только ему.
Я видел женщин, которые считали деньги и прятали их в набедренные повязки. Детей, на время брошенных без присмотра, кричавших на полу и под столиками. Я брел кругами по пространствам рынка, не в силах выбраться отсюда, и неспособный продолжать движение, потому что у меня болели ступни, и не имея возможности даже остановиться из-за постоянного коловращения толпы — меня продвигали вперед или отбрасывали в сторону, на меня наступали, кричали, и в итоге я окончательно обессилел, сел под столик с улитками и стал беззвучно плакать.
Темнота медленно поглощала день, и я вылез из-под столика и стал пробиваться сквозь толпу, пока не подошел к прилавку, где старик продавал коренья и травы. Это был старик с молодыми глазами голубя и белыми волосами на голове, белыми усами и пепельной проседью в прямой бороде. Его столик был тишайшим местом на рынке. Он одиноко сидел на лавке. Он никого не звал покупать свой товар и никто к нему не подходил. Рядом с ним, разложенные на разноцветных веревках и нитях, лежали желтые и голубые корни, розовые клубни, череп обезьяны, перья попугая, высушенные головы стервятников и ибисов, когти льва, крылья орла и зеркало, которое меняло цвет в зависимости от падавшего на него света. Его столик был чистый; над его причудливыми товарами висел брезентовый тент, запачканный грязью. Если это и был травник, то, должно быть, очень особенный и ученый, потому что, идя к нему, я увидел, что человек в белом с иголочки костюме поклонился ему и вместе они зашли за тент. Там они оставались долгое время.
Я удивленно смотрел на его товары на столе: ржавые стволы камедного дерева, высушенные солнцем красные листья, которые пахли дальними путешествиями, вырезанные корни, грубо напоминавшие части тела, кости в странных сочленениях, семена редких лечебных растений цвета берилла, прозрачные раковины морских животных, высушенные ярко-красные лилии, ягоды, семена аниса и зеленые перышки павлина, ослепительные шарики, похожие на глаза кошки, не высыхающие на солнце, молотый сахарный тростник, сломанные кольца из самых глубин моря и тысяча других диковинок, разбросанных на грязной голубой ткани. Я сел на стул старика и стал ждать. И пока я ждал, услышал, что из-за тента доносятся звуки. Они были такие тонкие, что их могли издавать только духи. Затем звук стал напоминать шум трущихся толстых веревок, а после преобразился в шепот русалок, просеивающих на золотистых берегах рек белые ветра сквозь длинные волосы. Затем раздался крик, похожий на крик страха, переросший в смех. Мужчина в белом пиджаке вышел, весь вспотевший, с маленьким синим мешком за плечом. Старик тоже вышел, но без следов пота. Он поприветствовал меня.
— Я ищу свою мать, — сказал я.
— Кто твоя мать? — спросил он.
— Торговка на рынке.
— А я знаю ее?
— Я не знаю.
— Зачем ты ее ищешь?
— Потому что она моя мать.
Старик присел. Я остался стоять.
— Где ты потерял ее?
— Дома.
— Ты несешь послание?
— Я не знаю.
— Она послала тебя за чем-нибудь?
— Нет.
— Может быть, духи послали тебя ко мне?
— Не знаю.
— А она знает, где ты?
— Думаю, что нет.
Старик пристально посмотрел на меня своими странными глазами. Он взял корешок и повертел его в руках. Затем откусил от него немного и пожевал, раздумывая. Он предложил мне корень. Я взял его, но жевать не стал. Старик изучал меня.
— Знает ли кто-нибудь, что ты здесь?
— Нет.
Он улыбнулся, и на его молодые глаза набежало облако, их цвет изменился. На какое-то мгновение он напомнил мне птицу под колпаком.
— Так зачем все-таки ты ко мне пришел?
— Я не знаю.
Он взял еще один корень, похожий на ребенка с большой головой. Откусил голову ребенка, выплюнул ее, откусил руку и стал жевать.
— Как тебя зовут?
— Лазарус.
— Как-как?
— Азаро.
Он снова посмотрел на меня, словно я представлял из себя какой-то знак.
— Ты хорошо учишься в школе?
— Я ищу свою мать.
— А мать учила тебя чему-нибудь?
— Да.
— Чему же?
— Как полететь на луну на спине сверчка.
Выражение лица старика не изменилось.
— У тебя есть братья и сестры?
— Только на небе.
Он изучал меня, теребя бороду, поглядывая на неугомонный рынок. Потом встал, прошел под свой тент и вышел оттуда с надтреснутой эмалевой тарелкой ямса и бобов. Я был голоден. Несмотря на предостережения Мамы по поводу незнакомцев, я с наслаждением поел. Еда была вкусной. Старик с блеском в глазах наблюдал за мной. Он продолжал вполголоса бормотать заклинания. Я поблагодарил его за еду, и он спросил:
— Как ты себя чувствуешь?
— Я сыт.
