Одни столы были сломаны, другие обгорели, везде валялись разбитые стаканы, куриные кости, разбитые чашки, переломанные ложки, треснутые калабаши, разорванные одежды, а пол залит вином и супом. Один из столов был испачкан рвотой, календарь с кока-колой расстелился по полу, и груди белой женщины были испачканы жирными следами перечного супа. Скамейки валялись ножками кверху. На одном из столов лежали сгоревшие банкноты и одна стена была забрызгана кровью. Мадам Кото сидела в густой темноте, и ее груди чуть вздымались. Ее лицо превратилось в маску. Она сидела в своем баре одна, окруженная смятением и ночными мухами. Ее руки дрожали.
Тяжелым печальным взглядом она смотрела далеко перед собой, не пытаясь обозреть урон, нанесенный ее владениям. Она закусила нижнюю губу. Затем, к моему изумлению, она стада дрожать еще сильнее, чем прежде, сидя с прямой, как стрела, спиной. Ее глаза смело глядели вдаль, но в них застыло поражение. Она дрожала и плакала, и слезы текли по ее щекам и падали на стол. Затем она остановилась, сглотнула, вытерла лицо набедренной повязкой и пошла запирать бар на ночь. Она тоже пересекла водораздел между прошлым и будущим. Она должна была понимать, что начинается новый круг. Внезапно обернувшись, она увидела меня, застыла как вкопанная и, застигнутая врасплох, широко раскрыла глаза от ужаса. Затем сказала, довольно грубо:
— На что ты смотришь?
— Ни на что.
— Ты раньше видел, как плачет взрослая женщина?
Я молчал.
— Иди домой! — скомандовала она.
Я не двигался. Ни Мадам Кото, ни этот бар никогда уже не будут такими, как прежде.
— Иди домой! — приказала она.
Я ушел.
Глава 7
Мама была одна в комнате, молясь нашим предкам и Богу на трех языках. Она стояла на коленях у двери, и ее платок чуть закрывал ей лицо. Она лихорадочно потирала ладони.
— Закрывай дверь и заходи, — сказала она.
Я вошел и сел на кровать. Ее настойчивая молитва переполняла комнату. Я слышал, как она призывает дать ей силу, просит, чтобы Папа получил хорошую работу, чтобы на нас снизошло процветание и довольство. Она молилась, чтобы мы не умерли раньше срока, чтобы мы дождались доброго урожая, чтобы наши страдания обернулись мудростью.
Закончив, она встала, подошла ко мне и присела рядом на кровать. Она молчала. Пространство вокруг нее было заряжено энергией. Она спросила про Мадам Кото, и я рассказал ей, что люди решили, что она сошла с ума. Мама смеялась, пока я не рассказал ей, что случилось. Наступила долгая тишина, и я понял, что она уже не слушает меня. Ее глаза были где-то далеко.
— Ты видел нашу дверь? — внезапно спросила она.
— Нашу дверь?
— Да.
— Видел.
— Тогда иди и посмотри еще раз.
Я вышел и посмотрел, но ничего не увидел из-за темноты. Соседи, словно фигуры в красном сне, толпились на дворе и двигались по проходу. Я зашел обратно в комнату.
— Ты видел?
— Нет.
Я взял свечу, укрыв ладонью пламя, и снова вышел. Наша дверь была грубо порублена мачете. Им почти удалось расщепить дерево. Следы от ударов длинные, но не глубокие. Какое-то дурно пахнущее вещество, отсвечивая красным в свете свечи, было нанесено на дверь как знак угрозы. Нашу дверь пометили. Я снова вошел в комнату.
— Кто это сделал?
— Это был лендлорд.
— Откуда ты знаешь?
— Папа бросил вызов его партии.
Мама замолчала на мгновение. Я поставил свечку обратно на стол.
— Будь осторожен с людьми из поселка, — предостерегла она. — Сегодня они тебе друзья, а завтра могут стать врагами.
— Да, Мама.
— Я готовила еду. Потом пошла в комнату. Когда я вернулась, кто-то залил огонь водой.
Мы молчали.
— Мне страшно сейчас гулять по поселку вечером. Кто знает, вдруг они отравят нашу еду?
Мне тоже стало страшно. Я прижался к Маме. Она нежно гладила меня по голове. В какой-то момент я увидел, как ночью нашу дверь, пока мы спим, срывают с петель. Я увидел пускающего дым из семи ушей монстра Эгангана, врывающегося к нам в комнату и пожирающего всех своим кровавым ртом.
— Давай убежим отсюда, — предложил я.
Мама засмеялась. Потом стала серьезной. И впервые я обратил внимание на то, как жизнь обострила черты ее лица. Ее скулы стали выпирать, нос заострился, подбородок выступил вперед, и на лбу проступили выпуклости, словно желваки от постоянных избиений.
Глаза ее сузились, как будто она все время пыталась избавиться от того, что она видит.
— Наша судьба хранит нас. Ничего не бойся, мой сын. Худшее, что они могут сделать — это убить нас. — Она сделала паузу.
Ее лицо приобрело вид неподвижной маски. Глаза ее не двигались, и, казалось, что они сосредоточенно смотрят далеко за окно, в жуткую пустоту.
— В любом случае я устала от этой жизни, — сказала она наконец. — Я хочу умереть.
Внезапно я увидел ее смерть. Видение пришло и ушло так быстро, что я совершенно потерялся. Я вспомнил лицо Мамы, когда она чуть не умерла сразу после моего возвращения. Я вспомнил, что из-за ее лица в кровоподтеках я и выбрал эту жизнь, остался здесь, в заточении этого мира, и разорвал договор со своими духами-спутниками. Перед своим рождением я пообещал сделать ее счастливой, и решил остаться, а она хочет умереть. Я разразился слезами. Я бился об пол, бил себя и рыдал. Демон скорби полностью овладел мной. Мама попыталась обнять меня, утешить, понять причину моего плача, она не знала, насколько безутешен я был в этот момент, потому что не могла знать причину моей скорби. Она не знала, что единственное, чем она могла заставить меня остановиться, это пообещать мне, что она никогда не умрет.
— Что такое с тобой? Все из-за двери? Или из-за людей из поселения? Может быть, из-за лендлорда? Не бойся. Мы для них слишком сильные.
Ее слова прозвучали чересчур поздно. Я уже не мог отделить себя от несчастья. Я сам стал своей скорбью. Я плакал наперед за все, что еще случится с нами, за все невообразимые события за горизонтом нашей обыденной жизни. Несчастье заполнило меня, как воды наполняют глубокий колодец в период ливней. Я стал задыхаться. Духи-спутники, насытившись моей скорбью, наполнили меня сладостными песнями, чтобы внести величественность в мои страдания. У меня остановилось сердце. Я задрожал, сжался в комок, перестал дышать, открыл рот и выпучил глаза. Темнота бросилась на меня, как сильный ветер из леса. Темнота погасила мое сознание.
Но глубоко внутри этой темноты зарождалась новая волна, восстание сил радости. Это была мирная волна, разбивавшаяся о берега моего духа. Я услышал как поют мягкие голоса, и свет, словно от тысячи бриллиантов, подходил ко мне ближе и ближе и стягивался в центр моего лба. И затем внезапно в центре лба у меня открылся глаз, и я увидел, что этот свет — самое яркое, самое прекрасное, что есть в
