Некоторое время она провела в забытьи, но постепенно сознание вернулось, и Морин вдруг сообразила, что она сидит практически на коленях у Дика. То есть даже и не на коленях, а… Румянец вернулся на бледные щеки, и она начала торопливо отползать, но Дик железной рукой вернул ее на место.
– Сиди. Мы сейчас подъедем к мотелю.
Но ехать пришлось еще с четверть часа, и к этому времени Морин окончательно потеряла голову. Ее руки вновь обвились вокруг шеи Дика, ноги лежали у него на бедрах, а все тело изнывало от желания. Она старалась не смотреть ему в лицо, но это было невозможно, и постепенно она растворилась в этих зеленых глазах, превратилась в желе, забыла свое имя…
Дик остановил мотоцикл у дверей маленького мотеля и наконец-то притянул ее к себе. Морин с облегчением встретила его губы и ответила на поцелуй так, как и хотела на самом деле ответить – со страстью и жаром изголодавшейся и влюбленной женщины. Сомнений не осталось. Они с Диком становились единым целым, и она понимала, что никогда в жизни еще не испытывала такого полного доверия, такого спокойствия, такого блаженства.
На краю сознания промелькнуло воспоминание о том, что ей довелось пережить сегодня вечером. Но теперь ей было не страшно. Почему-то сейчас она была уверена, что чужое прошлое ее больше не потревожит.
Ухнула сова, ей отозвалась другая. Дик еще пытался контролировать себя. Он сопротивлялся – глубоко в душе, – понимая, что должен это делать, но… Было слишком хорошо. Слишком.
Это происходило с ним впервые. Никогда еще Дик Манкузо не поступал наперекор собственному рассудку, а он сейчас вопил, орал в голос: «Отступись! Тебя ждут большие неприятности!»
Но аромат жасмина уже затуманивал голову, и прекраснейшая из женщин в его объятиях умирала от желания, а потому рассудок вместе с интуицией могли отправляться в преисподнюю. Сердце не признавало логики. Дик погибал и делал это с удовольствием.
Они самозабвенно целовались, когда над самыми их головами раздалось покашливание, после чего бодрый старушечий голос произнес с несколько наигранным восторгом:
– Мотель «Рай в шалаше» приветствует вас, дорогие… э-э… молодожены. Войдите под гостеприимный кров, и пусть шум большого города не потревожит ваши сны!
Дик и Морин отпрянули друг от друга, впрочем не размыкая объятий, и смущенно уставились на волшебное создание, стоявшее на крыльце с электрической лампой, стилизованной под керосиновую.
Хозяйка мотеля была бодрой, спортивной старушкой лет семидесяти с лишним. Именно такими старушками – подтянутыми, активными и любознательными – гордится Америка. Этих старушек можно встретить во всех уголках мира – обычно они заядлые туристки, к тому же наиболее настырные экскурсантки. Обычно именно они лучше любого румына осведомлены о биографии Влада Цепеша-Дракулы; знают, на какой именно улице жила возлюбленная Петрарки, а также сколько именно сокровищ инков, если считать в долларах, вывез на своих кораблях Кортес…
Миссис Дьюли – так звали персонально эту американскую гордость – свою активность обратила в бизнес и уже третий год содержала мотель «Рай в шалаше». К сожалению, все еще не был положительно решен вопрос с рекламой, потому что мистер Дьюли, в отличие от жены, был ленив и более склонен к садоводству, так что мотель не особенно процветал. Собственно, со дня открытия три года назад его посетила всего одна пара новобрачных – и тут же уехала, не успев зарегистрироваться, так как в мотеле, видите ли, не было выхода в Интернет, но миссис Дьюли не унывала. «Интернет молодожену не товарищ!» – думала она и продолжала свято верить, что удача ждет ее впереди.
Сегодня она совершенно случайно вышла на крыльцо – ей показалось, что что-то трещит. Вышла – и пожалуйста, вот они, голубчики! Если уж это не молодожены, то она и не знает, как они должны выглядеть.
Через пять минут Дик и Морин были вписаны в толстый гроссбух, снабжены громадным ключом с брелком в виде мигающего алого сердца и отправлены наверх. Скрипучая лестница пела под тяжестью трех пар ног, и Дик Манкузо неожиданно развеселился.
– У вас шикарная лестница, миссис Дьюли. Целый оркестр, честное слово. Если какой-нибудь грабитель вздумает незаметно проникнуть на второй этаж…
– То ему без труда это удастся, мой дорогой! Мистер Дьюли – прекрасный человек и труженик, мой муж, – но спит, как сурок. Глуховат. Весьма. Да, весьма. Что до меня, то все эти домашние заботы… А ведь я уже не так молода! Вот сколько мне, ну сколько?
– Я даю вам… шестьдесят пять!
– Ровно на десять лет вы промахнулись, мой дорогой! Мне семьдесят пять, можно сказать, уже семьдесят шесть. Конечно, мотель, прямо скажем, не ломится от постояльцев В ЭТО ВРЕМЯ ГОДА, но ведь содержать этот дом в порядке все равно приходится? Вот ваша комната. Отдыхайте, мои дорогие, и пусть вам приснятся самые лучшие сны! И еще раз напоминаю: здесь вы никого не разбудите, даже если вздумаете играть на трубе всю ночь. Мистер Дьюли, помимо глухоты, еще и храпит, так что я всегда пользуюсь затычками для ушей… как же их… Беруши! Отличное средство от бессонницы: стаканчик бренди на ночь, грелка в ноги, беруши в уши. Спокойной ночи!
9
Некоторое время после ухода доброй старушки в комнате царила тишина. Потом Дик решительно повернулся и выключил свет. Морин зябко обхватила себя за плечи, но Дик подошел к ней вплотную и мягко отвел ее руки в стороны.
– Ты боишься меня, девочка?
– Нет. Не тебя. Себя.
– Не бойся, Морин. И Мэгги тоже.
– Не называй меня так!
– Не хочешь вспоминать прошлое? Не будем. Нет никакой Мэгги Стар. И не было никогда.
– Ох, что ты! Есть. Только это не я.
– Конечно, не ты. Мэгги Стар – звезда стриптиза и любовница гангстера. Мэгги Стар ни за какие пряники не остановится в крошечном отеле посреди леса…
– Остановится, еще как! И вовсе она не звезда стриптиза, она просто хорошо танцует. Стриптиз – это ведь не всегда бордель?
– Не обижайся, сладкая. Просто я злюсь, когда вспоминаю… что и у тебя тоже есть свое прошлое.
– Нет у меня никакого прошлого, Дик. Только настоящее. И в нем ты.
И она сама поцеловала его, а потом еще и еще…
Он раздевал ее осторожно, едва касаясь точеных плеч и тонких рук. Вечернее солнце било сквозь мечущиеся на ветру листья, сквозь кружево занавесок, и облик женщины мерцал, подрагивал, растворялся в медовой дымке… Это было странное ощущение. Нежная, атласная кожа ее была прохладной, но обжигала пальцы… Он привлек ее к себе, узнавая, изучая и постигая. Не глазами – потому что не мог отвести взгляда от шоколадных очей. Кожей. Телом. Душой… Он целовал ее жарко и упоенно, пил ее дыхание, ловя губами глухой стон, и она отвечала ему с той же страстью…
А потом они совсем раздели друг друга и оказались на широченной кровати, которая тоже оказалась скрипучей, как и лестница, и когда ритмичный скрип стал невыносимым, Дик скатился на пол, прижимая к себе Морин, а потом с глухим рычанием отстранился от нее и взвыл:
– Да будь оно все проклято! Ведь он же отказался от нее!
Она замерла, не в силах ни продолжать, ни остановиться. А потом кивнула, облизала пересохшие губы и неожиданно улыбнулась.
– Я поняла. Дик, послушай… Ведь Чико…
– Не произноси его имени!
– Нет, буду! Иначе ничего у нас не выйдет. Ты только не рычи. Послушай. А если… если я тебе поклянусь, что у меня и Чико Пирелли ничего не было?
Дик грустно посмотрел на нее и усмехнулся жалобно и по-детски.
– Я поверю тебе, золотая. Поверю.
Она смотрела на него во все глаза, на первого в своей жизни обнаженного мужчину, такого прекрасного, такого… своего! И улыбалась, идиотка, прямо до ушей.
– Дик… Иди ко мне. И я докажу, что это чистая правда…
А потом был бешеный танец сердец, шум прибоя в ушах, грохот кипящей лавы в крови, удивительная легкость во всем теле и веселый ужас перед неизведанным… Короткий и счастливый стон, отразившийся от потолка, ставшего бездонным небом, – и тьма, полная шорохов, стонов и звуков, понятных только двоим.
Когда он на этот раз оторвался от ее губ, она не сразу выпустила его плечи. И глаза открыла не сразу, а когда открыла, то разглядела золотые искры в зеленых ирландских глазах. Они все еще обнимали друг друга, да так крепко, что Морин всерьез испугалась, смогут ли они вообще разжать руки.
Потом губы Дика обхватили розовый сосок правой груди, затем перешли на левую грудь, и она снова изогнулась в сладкой судороге, едва держась на ногах.
Однако потрясениям не было конца. Она почти не дышала, только вздрагивала, когда Дик медленно опустился перед ней на колени, непрерывно покрывая все ее тело поцелуями. Его жаркие губы коснулись нежной кожи живота… еще ниже, ниже, ниже – и вдруг Морин словно взорвалась изнутри, расцвела огненным цветком страсти, со странным изумлением отмечая, что у нее, оказывается, есть такие мышцы, о существовании которых она и не подозревала…
Морин Рейли впервые в жизни испытывала полноценный оргазм, и ее счастливый крик сливался со стоном изнемогающего от любви и желания мужчины, склонившегося перед ней.
Они лежали на пушистом ковре возле кровати, и умные, чуткие руки мужчины скользили по трепещущему телу женщины, изучая и лаская его, проникая в укромные уголки, овладевая, даря удовольствие… Морин почувствовала, как его пальцы скользнули вглубь ее тела, и застонала, чуть выгибаясь ему навстречу.
А Дик, замерев на секунду, вдруг рассмеялся тихим грудным смехом, и этот звук заставил Морин взвыть от вожделения и впиться жадным поцелуем в его мускулистую шею.
Потом он оказался сверху, осторожно опустился на нее, и Морин со стоном подалась навстречу, страшась и страстно желая того, что сейчас произойдет. Блаженная тяжесть тела мужчины ошеломила и привела ее в восторг, она в неистовстве обвила бедра Дика ногами и прижалась к нему, раскрываясь навстречу
