— Добрались-таки, — пробормотал старый легат. — Поди ж ты… а я не верил…
Император сделал вид, что не слышал этих слов.
Бледная Сеамни застыла, не отводя взгляд от поднимавшихся к вершине коричневых ступеней. Пирамиду венчал грубо вытесанный из чёрного камня шар, на котором даже с изрядного расстояния можно было разглядеть метки, оставленные не слишком умелым резцом.
— Вы все думаете то же, что и я? — нарушил недоброе молчание Император:
Ответа не последовало. Сежес с застывшим взглядом рылась в седельной сумке, бормоча: «Где моя нюхательная соль?..» Баламут тискал топорище и корчил зверские рожи, словно надеясь испугать невидимого врага. И только Сулла глядел на кенотаф спокойно, как и положено бывалому легату, прошедшему всю дорогу наверх, начиная с рядового велита.
— Разворачивай легион, — скомандовал ему Император. — Баламут, пусть гномы займутся таранами. Чувствую, они нам понадобятся.
Правитель Мельина был совершенно прав. Коричневая пирамида не имела ничего даже отдалённо напоминавшего вход.
Никто не мог находиться рядом с ней хоть сколько-нибудь долго. И людей, и даже крепких сердцем гномов охватывала жуткая смертная тоска, руки опускались, и в голове оставались мысли только о том, что неплохо бы разом покончить со всеми мучениями, бросившись в бездну Разлома.
Даже призраки-вампиры, от которых Сежес приходилось обороняться постоянно обновляемыми заклинаниями, не дерзали приближаться к коричневой пирамиде.
Первыми к ней отправились Император, Сеамни и Баламут. Сулла занимался легионом, Сежес — своими охранными чарами.
— Мы ещё сомневаемся, Тайде? — коротко бросил Император, когда они подошли вплотную.
Бледная Дану, похоже, боролась с собственными привидениями. Во всяком случае, сквозь плотно стиснутые зубы вырвалось нечто вроде: «Троша… простишь ли?..»
— Я стараюсь всегда сомневаться, Гвин. Уж слишком бросается в глаза…
— А может, они того и хотели? — Баламут с самым независимым видом почесал бороду, стараясь показать, что ему все эти пирамиды — ну совершенно нипочём. — Мол, давайте, старайтесь, лезьте, стены долбите, а мы вам в это время… — Он поставил кулаки один на другой и, скорчив зверскую физиономию, сделал движение, точно сворачивая курице шею.
Ему никто не ответил. Кони отказывались приближаться к коричневому строению, Император со спутниками брели пешком, с трудом заставляя себя волочить ноги. Был яркий день, но в душе правителя Мельина царила самая чёрная ночь.
Что, если Сежес и Тайде правы? И ему стоило отбросить собственные принципы, согласившись на магию крови? Не уводить войско неведомо куда, а встретить мятежных баронов на мельинских стенах? Что теперь делать с этой пирамидой? Крушить таранами? А если ошибка, если это всего лишь приманка для наивных, возомнивших, что они способны справиться со всей силой Разлома?
Император досадливо тряс головой, отгоняя навязчивые мысли. В лагере стучали топоры — гномы не покладая рук трудились над парой здоровенных таранов, оковывая предусмотрительно взятым с собой железом тупые комли брёвен.
Со всех сторон пирамида выглядела совершенно одинаково. И, казалось, стоит тут с сотворения мира, вдоль её основания поднялись густые травы.
Правитель Мельина запрещал себе думать о том, что творится сейчас в его столице. Если Клавдий в точности исполнит порученное ему — тогда шансы еще остаются. Если же проконсул решит геройствовать…
— Сумеете пробиться, Баламут?
— Смеяться изволите, мой Император. Не возвели ещё таких стен, через которые бы мы, гномы, не пробились!
— А если там сплошной камень?
— Подкоп выроем, — не замешкался с ответом предводитель гномов. — Выроем котлован, значит, да эту погань в Разлом и обрушим, чтобы убиралась туда, откуда пришла.
— Хорошо бы, но земля тут неподатливая. Козлоногие знали, где пирамиды ставить!
— Пробьёмся, — повторил Баламут. — Не о том печёшься, мой Император…
— Интересно как, — хмыкнул правитель Мельина. — А о чём же, по-твоему, следует?
Баламут остановился, снизу вверх взглянул в лицо человеку:
— Как вниз пойдём. Как на этом Утонувшем Крабе биться станем. Как обратно домой выберемся.
— Эк хватил, гноме. — Император покачал головой.
— Да уж хватил, не жалуюсь, повелитель. А только, чтобы Разлом закрыть и тварей евонных навек избыть, — одну пирамидку сковырнуть маловато будет. Пусть даже с зачарованными камешками внутри.
«Он прав, — подумал правитель Мельина. — Только в сказках достаточно бывает убить одного злого волшебника, чтобы всё вновь стало как и прежде, а герои жили бы долго, счастливо и умерли в один день. Пирамида эта, конечно, поважнее других; но, чтобы избыть Разлом навеки, надо идти туда, откуда он протянулся. Мне одному? Или нет? Не знаю. Серебряные Латы — решатся ли? А гномы? Баламут-то, похоже, не дрогнет».
…Серебряные Латы разбили лагерь — на почтительном расстоянии от зловещей пирамиды. Копали рвы, вбивали колья — за брёвнами приходилось отправлять по целой манипуле, пока одни рубили, другие стояли в боевых порядках, с пилумами наготове, словно в любой миг ожидая атаки.
Сежес и её помощники тоже не знали покоя — бестелесные твари так и кружили вокруг войска, их тут собралось видимо-невидимо, всех мыслимых форм и видов; молодые чародеи лихорадочно рылись в предусмотрительно захваченных с собой «Сборниках нежитеописания», вспоминая редкие отпорные заклятья, давным-давно не пускавшиеся в ход. Пришлось рисовать рунические обереги, ворожить над таким «примитивом», как сушёные лягушачьи лапки или вороньи перья — предметы, обычно использовавшиеся «дворовыми» колдунами, теми самыми, с кем Радуга некогда вела беспощадную войну.
Гномы оказались крепче людей. Работали с мрачным упорством, от каждой тени не шарахались, хотя уставали быстрее обычного и часто сменялись. Кое-что делали сами, из заботливо сохранённых во всех передрягах небольших самоцветов выкладывали затейливые фигуры — и призракам это явно не нравилось. Сежес сама не погнушалась прийти, поползать на коленях вместе с гномьими чарознатцами, поделиться, чем знала. Баламут всплескивал руками и всё порывался налить «добрую четверть гномояда»; Сежес вяло отказывалась.
К самой пирамиде никто не дерзал приблизиться. Император людей к ней не гнал: если враг есть, то пусть уж лучше сам придёт. Безмолвное коричневое строение презрительно возвышалось над муравьиной вознёй незваных гостей. Бывалые легионеры (а иных среди Серебряных Лат и не имелось) то и дело хватались за обереги и амулеты да шептали отводящие зло наговоры; кто-то молился Спасителю.
Пять дней войско простояло у стен пирамиды, пока Император не решил, что для штурма всё, наконец, готово. Несмотря на предупреждение Муроно, легионеры сработали три настоящих, добротных тарана — попытать крепость коричневых стен. Всё готово и к отражению вражьей атаки — если какие- нибудь козлоногие были-таки оставлены на страже, не только призраки и привидения.
Вечером пятого дня из Мельина прибыл второй голубь.
Колокола уцелевших звонниц оглашали мельинские улицы торжественным благовестом. Длинная вереница баронской конницы медленно втягивалась через северные ворота; блеск начищенных доспехов, увитые цветами поводья боевых коней, целое море вьющихся вымпелов и прапорцев. Немногочисленные мельинские обыватели предпочли отсидеться дома. Совершалось неслыханное — в Империи менялась династия.
Говорили, что проконсул Клавдий изменил Императору, предложив свой меч барону Брагге. Болтали также, что среди верхушки мятежников — нестроение, что далеко не все согласны с тем, чтобы корона досталась их военному вождю. В конце концов, единственная битва, которую он дал, закончилась тяжким разгромом Конгрегации, и, если бы не Разлом, Император, конечно, уже поразвешивал бы повстанцев вверх
