— Хочешь, я тебе посоветую: запишись в какой-нибудь кружок.
— Что я, мальчик, что ли?
— Почему сразу — мальчик? В Англии, например, все мужчины в каких-то клубах состоят. Представляешь, как удобно! Жена спрашивает: «Ты куда?» А муж отвечает: «В клуб!» И идет туда, куда его влекут желания.
— А жена ведь и проверить может!
— В том-то и штука. Клуб должен быть закрытый, чтобы проверить нельзя было. В Англии-то почти все клубы закрытые. Поэтому клуб любителей научной фантастики или судомодельный тебе не подходят. Надо тоже что-нибудь закрытое найти — какой-нибудь клуб любителей целебного пара, банный клуб, к примеру… Улавливаешь?
— Улавливаю. Я, знаешь, тоже про это думал, когда энциклопедию читал. Мне бы масоны подошли. Там тоже женщин не пускают, если только по праздникам. А обычно — полная тайна и никаких посторонних…
— Отлично! Представляешь, звонит твоя половина твоему масонскому начальнику…
— Мастеру стула.
— Что?
— Начальник у них «мастером стула» называется.
— Ага, а тот отвечает: «Понятия не имею, гражданочка! У нас полная тайна!» То, что тебе нужно.
— Я это и без тебя понимаю. Но ты же знаешь, с клубом любителей фантастики просто — пошел и записался… А как масонов найти? Они же не пишут объявлений: «При Дворце культуры имени Горбункова с первого сентября открывается ложа вольных каменщиков. Запись ежедневно с 18.00 до 20.00…»
— А ты пробовал искать?
— Пробовал… Несколько дней возле кинотеатра «Восток» продежурил после работы — жена чуть не убила!
— А почему у кинотеатра «Восток»?
— Они место, где ложа находится, называют «востоком»…
— Нет, это слишком просто. Вряд ли они так элементарно засвечиваться будут. Тут надо тоньше… Скорее, на доме должны быть какие-то тайные знаки. Какие у них знаки?
— Ну, циркуль, мастерок, наугольник… Что-нибудь в этом роде.
— Есть такой дом! — воскликнул я. — На Разгуляе. Помнишь, здоровый, с колоннами, а на фронтоне — разные инструменты вылеплены?
— Это инженерно-строительный институт! — вздохнул Жгутович. — Я там был. Бесполезно. И место очень людное, студенты косяками ходят…
— М-да-а… — задумался я. — Тогда зайдем с другого бока. Что ты делаешь Первого мая?
— Как — что? Иду на демонстрацию. Потом в гости к теще. А в чем дело?
— А вот в чем. Есть у масонов какой-нибудь праздник?
— Конечно, двадцать четвертое июня, Иванов день… Это у них вроде нашего Седьмого ноября. День основания.
— Ага! Сегодня у нас какое число?
— Двадцать первое.
— Значит, через два дня. Теперь поставь себя на их место. Если б Седьмое ноября отмечалось летом и жены с тещей у тебя не было, где бы ты его праздновал — дома или на природе?
— На природе, конечно! Тепло, уже купаться можно, шашлычок.
— Та-ак. Купаться. Шашлычок… Это можно, конечно, везде: отъехал в зону отдыха — и празднуй. Но масоны — люди необычные, и если они выезжают на пикник, то место наверняка выбирают особенное, масонское. Так или нет?
— Та-ак…
— А теперь давай думать, где в Москве или Подмосковье есть местечко с купанием, с шашлыками и с чем-нибудь масонским?
— Не знаю.
— А я знаю! Я, когда студентом был, гидом подрабатывал. И такое место знаю — это Царицыно. Во-первых, замечательный пруд — лодки, купание… Во-вторых, старинный парк. В-третьих, шашлыки продают. А в-четвертых, и это самое главное, там недостроенный дворец Баженова. А за что императрица запретила его достраивать?
— Точно! В энциклопедии про это есть: он в орнаментах масонскую символику использовал…
— Вот, двадцать четвертого едешь туда и действуешь по обстоятельствам. Но то, что они там обязательно будут, я не сомневаюсь. Логика — это все-таки наука!
Взволнованный Жгутович аж подскочил на стуле:
— Я их узнаю. У них жесты специальные есть, для посвященных. Слушай, поехали вместе!
— Нет, — сказал я. — В моей жизни и так много тайн. Одна из них на днях раскроется, и у меня будет много хлопот. Езжай один, потом расскажешь!
— Зря… Ладно, ты пока энциклопедию почитай — потом сам попросишься!
— Почитаю… Там видно будет.
И тут раздался долгий звонок в дверь.
— Жена! — позеленел Жгутович.
Но это была не жена, а гонец от Арнольда — мощный краснолицый сибиряк, в руках он держал полиэтиленовый пакет, обнадеживающе тугой и тяжелый. От предложения зайти и хотя бы попить чайку посыльный наотрез отказался, сообщив, что никак не мог мне дозвониться и вот заскочил буквально перед самым поездом. Закрыв дверь, я сунул сумку в тумбочку для обуви и вернулся в комнату.
— Кто это? — часто дыша от испуга, спросил Жгутович.
— Сосед за сигаретами заходил! — энергично соврал я, не желая делиться с ним вдохновенным напитком. — А знаешь, что Рембо писал о Париже?
— Нет…
— Париж — это город, где каждый гарсон — масон.
— Да ну?
— Вот тебе и «да ну»!
На самом же деле я придумал эти строчки, пока шел из прихожей в комнату.
28. КОНЕЦ ЛИТЕРАТУРЫ
Проводив окрыленного Стаса, я хотел было сразу выпить «амораловки» и сесть за машинку, истомившуюся, должно быть, без меня, как верная солдатка. Но потом рассудил, что к «главненькому» надо приступить по-особенному, торжественно или, на крайний случай, хотя бы хорошенько выспавшись. Интересно, думал я, если б Костожогову попалась бутылка чудодейственной «амораловки», воспользовался бы он ею или вылил в раковину? И вообще, можно ли с помощью дьявола стать подмастерьем Бога? Я представил себе, как повезу ему написанный роман (адрес все же надо выяснить, Леонидыч наверняка знает) и как он, прочитав, поднимет на меня свои яркие-преяркие, словно орденская эмаль, глаза и улыбнется. Потом я еще долго ворочался, продолжая вполголовы обдумывать первую фразу романа. Остальная же часть моей мыслящей колбы была заполнена по-митьковски наивными картинками грядущего всемирно-исторического успеха будущего романа. Например: Габриэль Гарсия Маркес хлопает меня по плечу и дарит свою электрическую пишущую машинку. Или: Солженицын называет меня «дароносцем достоподлинного слова…». Уже засыпая, я в интервью Франс Пресс наотрез отказался от присужденной мне Бейкеровской премии, мотивируя это тем, что выдающемуся писателю, каковым я, несомненно, являюсь, негоже принимать премию, которую другим дают за стопку чистых листов бумаги, уложенных в обыкновенную папку. Мистер Кеннди — а интервью у меня брал почему-то именно он — заплакал, швырнул о стену свой японский диктофон, упал на колени и, по-ветхозаветному обхватив мои ноги, умолял не
