утреннего кофе я выпил «амораловки», вместо двенадцатичасового чая — еще, вместо обеденного компота — опять… От постоянно задерживаемого дыхания у меня заломило в груди, но в голову ничего, кроме убогих, как эротический сон агрария, фантазий не лезло. Я даже не смог сочинить первую фразу. Тогда я решил позвонить в Красноярск Арнольду.
Выслушав мои туманные претензии к его продукции, он обиженно спросил:
— Так что тебя не устраивает? Не взводит, что ли?
— Нет, взводит, конечно, но от первой бутылки был еще, как бы это выразиться, побочный эффект…
— Изжога?
— Нет, не изжога, — дальше юлить было бесполезно. — Наоборот, очень хорошо писалось!
— Значит, ты тоже заметил! А я-то голову ломал: случайное совпадение или на самом деле! Понимаешь, я как раз кооператив регистрировал, документацию оформлял, думал, неделя уйдет… Махнул рюмочку, и представляешь, все бумажки за одну ночь нашарашил: устав, протоколы — целый ворох… А ты?
— То же самое! — сознался я. — Всю халтуру за несколько дней раскидал…
— Значит, так и есть! — посерьезнел Арнольд. — То-то я смотрю: послал пузырек братишке в армию… Ему скоро домой, а там, сам знаешь, ребятам бром, чтоб не дичали, дают. Думал, пусть паренек восстановится, а то еще осрамится на «гражданке»! Что ж ты думаешь? Бугаина за два года матери трех писем не прислал, а тут ну буквально завалил, по два в день, да по десять страниц в каждом… Знаешь, описывает, как в карауле стоит, звездочки считает! А мы все с мамашей головы ломали, с чего бы это! Теперь ясно…
— А не осталось больше той «амораловки»? — заискивающе спросил я.
— Не-ет… Кончилась. Мы ведь тогда еще неопытные были, по старинке из одних рогов литра три делали, а теперь — усовершенствовались: литров двадцать у нас выходит… Автоматика! А главное, те рога особенные, списанные из краеведческого музея. Они там лет сорок провисели… Я так думаю — в этом весь секрет, как у скрипок Страдивари! Знаешь, из какой доски самые лучшие скрипки выходят?
— Из какой?
— Из гробовой… Я вздрогнул.
— Так что пиши уж в натуральную! А то вы в Москве сами не знаете, чего бы вам уж и придумать! — не без ехидства сказанул Арнольд. — Как там наш Витек-то?
— В Нью-Йорк улетел — премию получать.
— Говорят, еще и на горынинской дочке женился?
— Не без этого…
— Эх, надо было вам со Жгутом на меня спорить… как я сразу не допер!
— Это точно. Ты бы так, как он, со мной не поступил…
Тут в трубке зашелестело, и в наш разговор вторгся голос Софи Лорен:
— Пузик, ты извини… А чего на ужин купить — рыбки или мяска?
— Я на ночь не ем.
— Нет, ты должен есть! Иначе — ослабнешь! — настаивала она.
— Хорошо, купи что хочешь. Шелест прекратился.
— Кто это? — спросил Арнольд.
— Эриния.
— Странное имя. Но ты все равно не теряйся! Если что, я тебе еще «амораловки» подошлю!
А ночью, затаившись в отрогах моей новой подруги, которую мысленно стал именовать Ужасной Дамой, я слушал признания о том, что ее голос часто привлекал мужчин, но, как правило, при визуальном знакомстве соискатели терялись и оказывались абсолютно ни на что не годны, а я — единственный, кто оказался настоящим мужчиной не только по телефону! Правда, у нее оставались сомнения, ибо истосковавшийся представитель сильного пола иногда способен на одноразовый подвиг. Так было с одним хозяйственником, освобожденным по амнистии… («Ты не ревнуешь, пузик?» — «Как можно!») И вот теперь, при повторном свидании, она убедилась, что я именно тот мужчина, какого она ждала всю жизнь. И она никому меня не отдаст, пусть даже ей придется передушить всех соперниц, как куриц! Об «амораловке» я рассказывать ей не стал. Зачем? В конце концов каждая женщина хотя бы раз в жизни имеет право на счастливое заблуждение.
Я уснул, и мне снился голос Софи Лорен, который по-садистски жестоко душил хриплый, предсмертно захлебывающийся голос Анки…
Рано утром, часов в пять, меня разбудили длинные телефонные звонки.
— Алло, — слабосильно отозвался я.
На том конце провода послышались звуки борьбы, сопровождаемые криками: «Дай я ему скажу!» — «Нет, я…» Наконец мембрана содрогнулась от гневного рева Николая Николаевича.
— Ты что же, гад, делаешь? Да мы тебя за это…
Ответить я не успел, потому что трубка перешла к идеологу Журавленке. Его бешенство было отлито в холодную аппаратную бронзу:
— Вы, надеюсь, любезный, понимаете, чем грозит вам эта мистификация?
Но и ему я ответить не смог, потому что трубка оказалась у Сергея Леонидовича:
— Ты знаешь, что содержание порносалона на суде могут приравнять к содержанию притона? А если еще найдут наркоту… А ее обязательно найдут! Я тебе обещаю!
— А мне все равно! — равнодушно сказал я.
— Как это все равно? Ты знаешь, что в зоне тебя в первую же ночь зеки «петухом» заделают? Будешь кукарекать, предатель!
Я посмотрел на эсхатологически зашевелившуюся во сне телефонистку и ответил:
— Мне теперь уже все равно…
— Как это все равно?
— А вот так, — отозвался я, почти исчезая под ее сонно шарящей лаской.
— А что же нам делать? — растерялся Сергей Леонидович.
— Не знаю… Вы же сами сказали, что я вам больше не нужен. Выпутывайтесь…
— Но это же международный скандал! Издатель рукопись требует. Мы пока сказали, что по ошибке в папку чистые листы положили… Где роман?
— У меня больше ни одного экземпляра не осталось. Я вам с Горыниным все отдал.
— Мой экземпляр уже с диппочтой прислали — там тоже чистые листы! — клокоча возмущением, сообщил Сергей Леонидович.
— А горынинский?
— Он позвонил в Москву. Мария Павловна смотрела — там тоже чистая бумага…
— Значит, вы с ним чистую бумагу читали и нахваливали?
— Что ты, бляхопрядильная фабрика, к частностям цепляешься, тут надо престиж державы спасать! В Бейкеровском комитете все тоже на ушах стоят, говорят: если мы не объяснимся, они отменят свое решение и присудят премию этому венгру!..
— Они ему тоже не читая присудят? — желчно спросил я.
Тут трубка снова перешла в руки Журавленко.
— Я бы на вашем месте не задерживал внимание на тактических мелочах, а сосредоточился на стратегических проблемах.
— Например?
— Далеко за примером ходить не надо. Вы поймите, Венгрия — самое слабое звено социалистического лагеря! Может произойти катастрофа. Венгерская интеллигенция и так уже мелко обуржуазилась! Присуждение этой премии венгерскому диссиденту может полностью разбалансировать ситуацию…
В мембране вдруг опять забился Николай Николаевич:
— Я тебя удавлю! Что ж ты, гад, мне резаную бумагу подсунул?! Ты же знаешь, мне читать некогда, я с вашими матпомощами и автомобилями с утра до ночи, как белка в колесе… Придешь еще ко мне за матпомощью — я тебе выпишу!
