И снова мне был голос Сергея Леонидовича:
— Где роман?
— А вы у лауреата спросите! — ехидно посоветовал я.
— Запил твой лауреат! Прямо в Диснейленде. С Микки-Маусом. И потом, он ничего объяснить не может — повторяет, как попугай: «Трансцендентально» — и ржет! А чуть нажмешь на него, хамит: «Не варите козла!» Где роман спрятал, я тебя спрашиваю именем закона?!
— А не было никакого романа! Я все это придумал…
— Зачем?
— На спор… Я поспорил с одним мужиком, что могу из любого лимитчика всемирно известного писателя сделать. Видишь — сделал!
— С каким мужиком?
— Неважно. Я отвечаю за все.
— Ответишь! — растерянно пригрозил Сергей Леонидович.
Воцарилось молчание. Это была победа. Я наказал их всех. Это была моя премия, настоящая, громадная, неизбывная, по сравнению с которой все эти нобелевско-бейкеровские цацки — хлопушки с искусственной елки.
И вдруг в трубке возник нежный живой голос Анки:
— Ты это сделал, чтобы отомстить мне?
— Скорее да, чем нет…
— У тебя очень хорошо получилось. Талантливо. Я себя никогда еще такой дурой не чувствовала! Это лучшее твое произведение! Главненькое. Умри, лучше не сочинишь…
— Не сочиню, — вздохнув, согласился я и покосился на темневшую в серванте бутылку бесплодной «амораловки».
— А знаешь, я на вручение такое платье себе купила — совершенно белое, с малиновым поясом…
— Тебе идет белое.
— А он и в самом деле просто чальщик?
— Да.
— Неужели ты не мог хотя бы слов тридцать в него запихнуть? С ним же поговорить не о чем. Помнишь, как мы с тобой целыми ночами разговаривали… Ты мне стихи читал!
— Помню.
— А помнишь, какие ты стихи написал, когда еще за мной ухаживал? Помнишь?
— Конечно… — ответил я. — Я все помню.
— А помнишь, как ты мне звонил и дышал в трубку?
— Вестимо. Но это было потом, когда все кончилось…
— Глупенький! Кто тебе сказал, что все кончилось? Все только начинается… Я возвращаюсь с войны! Хватит. Штык — в землю!
— Правда?
— Я тебя когда-нибудь обманывала?
— Всегда.
— Да, в самом деле… Но я не тебя обманывала, я обманывала себя! А ты тоже меня обманул. Мы квиты. Давай теперь начнем с чистого листа…
Трубка неожиданно перешла к Николаю Николаевичу.
— С какого, на хрен, чистого листа? — заголосил он. — У нас тут целая папка чистых листов! Сколько можно?!
Потом я снова услышал ласкающий голос Анки:
— Папа нервничает — его можно понять! Если его выгонят с работы, это
— катастрофа: книги писать он давно разучился… Нам просто будет не на что жить! Я буду голодать… Ты хочешь, чтоб я голодала?
— Хорошо! — внезапно согласился я. — С чистого так с чистого… Сколько у вас валюты осталось?
— Сейчас узнаю…
В трубке послышались сквалыжные разборки, шелест купюр, звон мелочи.
— Триста двадцать пять долларов… Акашинская премия не в счет. Ее, оказывается, наше государство забирает. Даже Журавленке ничего сделать не может, — объяснила Анка.
— Думаю, хватит. Возьми из папки чистую бумагу и ручку!
— Взяла!
— Теперь пиши заголовок: Автандил Гургенов. «Табулизм, или Конец литературы». Написала?
В трубке раздался заинтересованный голос Сергея Леонидовича:
— Это какой еще Гургенов? Любин-Любченко, что ли?
— Не твое дело!
— Как это не мое! Как раз мое.
— Я сейчас передумаю! — пообещал я. Ситуацию смягчила Анка.
— А знаешь, — вздохнув, сказала она, — я тут все время тебя вспоминаю…
— Как?
— Неужели забыл — как…
— Нет, не забыл…
На глазах у меня навернулись теплые слезы.
— Пузик, а с кем ты так рано разговариваешь? — голосом сонной Софи Лорен спросила Ужасная Дама и, нежно вминая в матрац, погладила меня по голове.
— Сам с собой. Спи!
— Кто это там у тебя? — ревниво поинтересовалась Анка.
— Радио… Записывай! С абзаца: «По справедливому замечанию Готфрида Бенну, написание поэтической строки — это перенесение вещей в мир непостижимого. Но если от неведомого образа мы продвинемся дальше, в область невидимого, то несомненно должны вспомнить знаменитую „черную соль“ алхимиков! Хотя, по мнению Юнга…» Написала? Хорошо, буду диктовать медленнее…
Когда я закончил диктовку, рыжее утреннее солнце уже просунуло свои щекочущие тараканьи усики в мое окно.
— Спасибо! — сказала Анка. — Ты — друг. Я тебя целую. Пока!
Это был ее последний поцелуй. Даже не воздушный — телефонный… (Запомнить навсегда!)
31. ЭПИЛОГ НА НЕБЕСАХ
1
Я тоскливо глянул в иллюминатор: мы неслись сквозь рваный молочный туман. Самолетное крыло, точно гусиной кожей, было покрыто бесчисленными стальными заклепками и такими же бесчисленными крупными каплями воды, отличавшимися от заклепок только чуть заметным дрожанием. Внизу, под накренившимся и трепещущим крылом, виднелась бурая, с желтыми отмелями лужа Химкинского водохранилища: там, как спички, — плавали лодки. Дело шло к развязке: самолет круто заходил на посадку. Я ощутил над собой душное парфюмерное облако и поднял глаза.
— Вам передавали привет! — сказала стюардесса, одаривая меня своей вставной улыбкой.
— Кто?
— Ваш друг, рыжий такой… Он к вам уже подходил! Да вон же он!
Я оглянулся: из-за портьеры, отделяющей бизнес-класс от экономического, выглядывал Акашин.
