Ринсвинд искренне желал агатцам найти хорошего вождя, но желательно после того, как он, Ринсвинд, уберется подальше от империи.
Развернув клочок бумажки, Ринсвинд безразлично уставился на предсказание. Он даже не заметил, что хозяин постоялого двора как-то подозрительно маячит у него за спиной.
Вместо обычного «Вы только что вкусили непревзойденную еду» он увидел довольно СЛОЖНУЮ пиктограмму.
Ринсвинд принялся водить пальцем по картинкам.
«Тысяча… тысяча… извинений…» Но…
Музыканты загрохотали бубнами.
Деревянная дубинка отпружинила от головы Ринсвинда.
Престарелые игроки в бакару-сан удовлетворенно покивали друг другу и возобновили игру.
Утро было прекрасное. Небольшая долина полнилась эхом пробуждающейся Серебряной Орды. Храбрые воины вставали, постанывая, распределяли самодельные хирургические приспособления, жаловались, что куда-то опять задевались очки, и сослепу хватали чужие вставные челюсти.
Коэн, опустив ноги в лохань с теплой водой, наслаждался ласковым солнышком.
– Эй, Проф?
Бывший преподаватель географии сосредоточенно склонился над картой, которую в данный момент составлял.
– Да, Чингиз?
– Что там за шум поднял Хэмиш Стукнутый?
– Жалуется, что хлеб черствый и что он никак не может найти свои зубы.
– Скажи ему, что, если у нас все выгорит, он сможет нанять себе целый десяток девушек, которые будут жевать для него хлеб, – благодушно ответил Коэн.
– Это не очень гигиенично, Чингиз, – не отрываясь от карты, произнес Профессор Спасли. – Помнишь, я как-то рассказывал тебе про гигиену?
Коэн не стал затрудняться ответом. «Шестеро стариков, – думал он. – Проф в расчет не берется, он мыслитель, не воин…»
Череп Коэна редко становился вместилищем для такого мозгового процесса, как сомнение в себе. Когда одной рукой тащишь упирающуюся храмовую служанку и мешок с награбленными в храме драгоценностями, а другой отбиваешься от десятка разгневанных жрецов, на всякие отвлеченные размышления времени почти не остается. Естественный отбор – штука суровая, профессиональные герои, склонные в критический момент задаваться вопросами типа: «А каков же он, смысл моей жизни?», очень быстро лишаются и того, и другого.
И все же шестеро стариков… А в империи под ружьем – почти миллион.
В холодном утреннем свете – да и, честно говоря, в таком довольно приятном и теплом утреннем свете – твои шансы выглядят несколько иначе, чем, допустим, накануне вечером. Арифметика получается поистине смертоносная. Если План не сработает…
Коэн задумчиво кусал губы. Если План не сработает, на то, чтобы перебить всех, уйдут недели. Зря он все-таки не взял с собой Тога-Мясника, пусть даже старик Тог бьется нынче не больше десяти минут кряду, после чего ему приходится делать перерыв, чтобы по-быстрому сбегать в туалет.
Да и ладно. Решили и решили, теперь нужно постараться извлечь из ситуации все возможное.
Когда Коэн был еще совсем мальчишкой, отец как-то отвел его на вершину горы. Там он изложил сыну основы героической философии и сказал, что нет большей радости, чем пасть славной смертью на поле боя.
Слабое место в отцовских рассуждениях Коэн увидел сразу, а богатый жизненный опыт только подтвердил его мнение на сей счет, а именно: нет большей радости, чем прикончить в бою эту сволочь, а потом усесться на груду золота высотой с лошадь. Данная жизненная позиция не раз служила ему добрую службу.
Встав, Коэн потянулся.
– Хорошее утречко, ребята, – поприветствовал он своих собратьев. – Я себя чувствую на миллион анк-морпоркских долларов. А вы?
Ребята ответили, что в принципе чувствуют себя неплохо.
– Отлично, – сказал Коэн. – Тогда по коням.
Великая Стена охватывает Агатовую империю со всех сторон. Для тех, кто не уловил, подчеркнем: со всех сторон.
Как правило, стена эта вздымается на двадцать футов в высоту и с внутренней своей стороны абсолютно отвесна. Она тянется вдоль берегов, рассекает унылые пустыни, возвышается даже на обрывах, где вероятность нападения очень невысока. На подчиненных островах, таких как Бхангбхангдук и Тинлин, возвышаются похожие стены и все они, метафорически говоря, представляют собой одну стену, что кажется очень странным для всяких безмозглых вояк, не способных оценить истинное предназначение данного сооружения.
Это не просто стена, это разграничительная линия. По одну ее сторону лежит империя. В агатском языке это слово также несет значение «вселенная». А по другую сторону нет ровным счетом ничего. Ведь, кроме вселенной, ничего больше не существует.
Ах да, неискушенному наблюдателю может показаться, что все-таки там, за стеной, что-то есть – например, море, острова, другие континенты и так далее. Все это с виду очень даже материально, эту землю можно завоевать, по ней можно пройти… но к реальности она не имеет никакого отношения. В агатском языке «иностранец» обозначается тем же словом, что и «призрак», и всего лишь один мазок кисти отделяет его от значения «жертва».
Отвесность же стен объясняется необходимостью охладить пыл всяких зануд, которые упорно верят, что там, по другую сторону, может быть что-то интересное. Поразительно, но даже спустя тысячи и тысячи лет все равно находятся умники, наотрез отказывающиеся понимать намеки. На побережье эти неверующие сооружают плоты и направляются прямиком через бескрайние моря в сказочные земли. Обитатели континентальной части строят громадных воздушных змеев, а также изобретают всякие летающие стулья, приводимые в действие фейерверками. Разумеется, многие естествоиспытатели гибнут. Ну а тех, кто умудряется уцелеть, вскорости ловят и устраивают им жизнь в интересные времена.
Однако кое-кто все-таки добирается до большого плавильного котла под названием Анк-Морпорк. Люди прибывают туда без денег – моряки обдирают их как липку, – но с безумным блеском в глазах, открывают там магазины и рестораны и работают по двадцать четыре часа в сутки. Это и называется Анк- Морпоркской Мечтой (главный приз – большая куча денег, заработанных в обществе, где твою смерть никто даже не заметит). Причем чем меньше вы спите, тем лучше вам мечтается.
Иногда Ринсвинду казалось, что жизнь его протекает от пробуждения к пробуждению. Пробуждения были своего рода знаками препинания в длинном предложении его жизни. Надо признать, они не всегда были грубыми. Иногда просто невежливыми. Очень немногие – одно или, может, два – были довольно приятными, особенно когда он просыпался на острове. Солнце монотонно всходило, волны занудно омывали берег, и пару раз ему удалось вырваться из пучины бессознательности, не издав привычного громкого вопля.
Это пробуждение было не просто грубым. Оно было откровенно оскорбительным. Голова Ринсвинда периодически стукалась обо что-то, а его руки были связаны за спиной. Было темно – факт, вызванный надетым ему на голову мешком.
Ринсвинд быстро произвел подсчет.
«На нынешний момент это уже семнадцатое самое плохое утро в моей жизни», подумал он.
В том, что из вас в кабаке вышибают дух, нет ничего необычного. Случись это в Анк-Морпорке, вы вполне могли бы очухаться только в реке (вернее, на реке) и обобранным до нитки. Или если бы вашим обидчикам под руку подвернулось судно, отплывающее в очень долгий и непопулярный вояж, то, очнувшись, вы обнаружили бы, что прикованы к какому-нибудь там шпигату и единственное, что вам светит в ближайшие два года, это бороздить океанские волны[33]. Но
