– Но что?…
– Ты не понял. Мы – актеры но.
– А, я догадался, что ты хочешь сказать. Вообще-то, представление было не таким уж плохим и…
– Великий Волшебник, «но» – это вид нереалистического, символического театрального представления с использованием архаичного языка и стилизованной жестикуляции и проходящего под аккомпанемент флейт и барабанов. Твоя способность притворяться глупцом выше всяких похвал. Иногда я даже готова поверить, что ты не играешь.
– Кстати, а как тебя зовут? – спросил Ринсвинд.
– Прекрасная Бабочка.
– Где?
Наградив Ринсвинда испепеляющим взором, девушка скрылась в передней части повозки.
Повозка продолжала мерно трястись. На голову Ринсвинду опять надели пропахший луком мешок, поэтому «Великий Волшебник» пребывал не в лучшем настроении. Периодически он принимался ругаться. Досталось всем. Ринсвинд проклинал женщин с ножами, историю в целом, преподавательский состав Незримого Университета, свой куда-то запропастившийся Сундук и население Агатовой империи. Но первым номером в списке его проклятий шел человек, построивший эту повозку. Днище ее устилали грубые, кривые, занозистые доски, словно специально подобранные, будто кто-то подумал: «О, вот подходящий материал для того, чтобы люди на нем сидели или, скажем, лежали». Наверное, это был тот же самый умник, который решил, что треугольник – отличненькая форма для колеса.
Сундук нырнул в канаву. За ним с большим интересом наблюдал человек, держащий веревку, к которой был привязан пасущийся вол.
Сундуку было стыдно, он чувствовал себя озадаченным и растерянным. Он чувствовал себя растерянным, потому что все вокруг было таким знакомым. Свет, запахи, мягкость земли… Но ему не хватало самого важного – ощущения принадлежности кому-то.
Сундук был сделан из дерева. А дерево очень чувствительно к таким вещам.
Одной из своих многочисленных ножек Сундук провел в пыли длинную линию – случайное, жалкое движение, знакомое любому, кто когда-либо стоял перед классом в ожидании выговора учительницы.
Наконец Сундук пришел к тому, что у древесины может считаться самым близким аналогом решения.
Его отдали. Он провел много лет, бродя по чужим странам, встречая экзотические создания и прыгая по ним в ритуальном танце. Но теперь он вернулся в страну, где когда-то был деревом. Следовательно, он свободен.
Нельзя сказать, что эту цепочку рассуждений отличала безупречность логики. Однако, следует признать, для того, кто думает дырками от сучков, результат весьма неплох.
А теперь Сундук собирался сделать кое что такое, о чем давно мечтал.
– Ну сколько можно, Проф?
– Прости, Чингиз. Как раз заканчиваю… – Коэн вздохнул. Воины Орды воспользовались передышкой, чтобы посидеть в тени деревьев и обменяться очередными враками о прошлых приключениях. Профессор Спасли тем временем стоял на вершине большого валуна, щурясь в окуляры самодельного оптического устройства и что-то царапая в своих картах.
В наше время миром правят клочки бумаги, подумал Коэн. Во всяком случае – этой частью мира. А Проф… ну, а Проф правит клочками бумаги. Он сделан из несколько иного материала, чем традиционные герои-варвары (несмотря на свое глубокое убеждение, что всех директоров школ следует распять на дверях коровника), но когда дело касается клочков бумаги, тут ему равных нет!
К тому же он говорит по-агатски. По крайней мере, лучше, чем Коэн, нахватавшийся ходовых фраз и этим ограничившийся. Сам Профессор Спасли говорил, что выучил язык по старым книгам. А еще он говорил, что из старых книг можно узнать очень много интересных фактов.
Коэн, покряхтывая, взобрался на валун.
– Чем ты тут занимаешься, а, Проф?
Профессор Спасли, прищурившись, вглядывался в бледный силуэт Гункунга, вырисовывающийся на пыльном горизонте.
– Видишь тот холм, сразу за городом? – откликнулся он. – Такая огромная округлая насыпь?
– Здорово смахивает на могильник моего папаши.
– Да, только этот – естественного происхождения. Слишком уж большой. И видишь, на самой его верхушке стоит что-то вроде пагоды. Очень любопытная архитектура. И я вот думаю, может, нам стоит рассмотреть ее поближе?
Коэн внимательно изучил большой округлый холм. Это был большой округлый холм. Угрозы в нем никакой не было, и, судя по всему, цены он никакой не представлял. Следовательно, о холме можно было забыть. Сейчас Коэна интересовали другие, более насущные вопросы.
– Люди входят во внешний город и выходят из него, – продолжал Профессор Спасли, – следовательно, осада – это лишь видимость, чтобы показать: мол, мы тут. Так что с проникновением в Гункунг вряд ли возникнут проблемы. Но попасть непосредственно в Запретный Город будет гораздо сложнее.
– А как насчет того, чтобы всех поубивать – предложил Коэн.
– Неплохая идея, но непрактичная, – отклонил предложение Профессор Спасли. – Нет, в моей нынешней методологии я исхожу из факта, что Гункунг находится на значительном расстоянии от реки, а населения в нем – почти миллион.
– Методология – штука важная.
– А для артезианских колодцев местность не совсем характерная.
– Во-во, и я о том же подумал.
– И водопроводов тоже не видно, если ты заметил.
– О да, водяные проводы… Эти агатцы любят всякие праздники, – согласился Коэн. – Жаль не успели, погуляли бы от души. Проводили бы, помахали ручкой…
– Что заставляет меня усомниться в правомерности высказывания, будто бы в Запретный Город даже мышь не проскользнет, – в голосе Профессора Спасли прозвучала едва заметная нотка самодовольства. – В том-то все и дело, мышь без труда проскользнула бы в Запретный Город, если бы умела задерживать дыхание.
– Но мыши не умеют задерживать дыхание, – обрадовался Коэн, почувствовавший наконец твердую почву под ногами. – А люди умеют.
– Именно.
Повозка остановилась. Мешок сняли. Вместо терки для сыра, которую Ринсвинд ожидал увидеть, его взору предстали два молодых, встревоженных лица. Одно из них тоже принадлежало девушке, но, как Ринсвинд с облегчением удостоверился, не Прекрасной Бабочке. Эта девушка выглядела чуть моложе, и Ринсвинду почему-то опять вспомнилась картошка[34].
– Себя чувствуешь хорошо? – она говорила на ломаном, но вполне узнаваемом морпоркском. – Мы очень сожалеем. Ты сейчас лучше? Мы говорим тебе им языке небесного города Анк-Мор-Пок. Язык свободы и прогресса. Язык Одного Человека, Одного Голоса!
– Ага, – Ринсвинд счел за лучшее не возражать. По морю его памяти проплыл образ анк- морпоркского патриция. Один человек, один голос. Ну да. – Я его встречал. Того самого, у которого этот голос. Только…
– Удачи Народному Делу! – воскликнул юноша. – Рассудительно Вперед! – Юноша выглядел так, будто его сложили из кирпичей.
– Прошу прощения, – вставил Ринсвинд, – но почему вы… бумажный светильник для церемоний… кипа хлопка… спасли меня? То есть когда я говорю «спасли», то имею в виду, зачем вы ударили меня по голове, связали и привезли сюда, где бы мы сейчас ни находились? Что такого плохого могло случиться на
