– Это так? Так? – переспросил он. – Безмозглые варвары. Кстати, это правда, что вы умеете считать только до пяти?
– Мы просто хотели спасти людей, – ответил Коэн.
– Вы хотели спасти себя, – усмехнулся лорд Хон.
– Осмелюсь заметить, кое-кто из ваших тоже пострадает.
– Они простые крестьяне, – махнул рукой лорд Хон.
– Ах да. Как же я мог забыть, – согласился Коэн. – А ты, значит, их вождь? Все как в шахматах, да?
– Я их господин, – высокомерно провозгласил лорд Хон. – Если понадобится, они умрут по моему приказу.
Коэн ответил ему широкой, опасной улыбкой.
– Ну что ж, нет так нет. Когда начинаем? – спросил он.
– Возвращайся к своей… жалкой банде, – процедил лорд Хон. – Сразу после этого и… начнем.
Он свирепо посмотрел на Маздама. Тот, развернув клочок бумаги, читал там что-то. Палец с ороговевшими ногтями медленно перемещался со строки на строку, губы неуклюже шевелились.
– Вступивший в противоестественные отношения… кастрированный баран, вот ты кто! – наконец произнес он.
– Это я придумал, – с гордостью сообщил Профессор Спасли, создатель сводной таблицы цивилизованных выражений.
Всю обратную дорогу Профессор Спасли вынужден был мириться со страшным скрежетом. Коэн стачивал караты со своих зубов.
– Умрут по моему приказу! – наконец рявкнул Коэн. – Этот паскудник даже не знает, что такое быть настоящим вождем. Туда-сюда его и его лошадь!
Профессор Спасли оглянулся. Главнокомандующие о чем-то жарко спорили.
– Знаете, – сказал он, – скорее всего, нас попытаются взять живыми. Я как-то работал в одной школе, так там был директор, как две капли воды похожий на этого лорда. Жил он только ради того, чтобы превращать жизнь людей в кошмар.
– Ты хочешь сказать, они будут делать все возможное, чтобы случайно не убить нас? – не понял Маздам.
– Да.
– Значит ли это, что мы не должны убивать их?
– Э-э… Не думаю.
– Отлично.
– Ну, что теперь? – бодро осведомился Профессор Спасли. – Споем парочку боевых песен или что?
– Нет. Мы будем просто ждать, – отозвался Коэн.
– Война дело такое. Очень много ждешь, – объяснил Малыш Вилли.
– Да, конечно, – вспомнил Профессор Спасли. – Я слышал раньше нечто подобное. Мол, война – это долгие часы скуки, за которыми следует краткий всплеск активности.
– Не совсем, – поправил Коли. – Скорее краткие минуты ожидания, за которыми следует еще более быстрое умирание.
– Проклятье.
Поля во всех направлениях пересекались дренажными канавами. Пройти куда-либо по прямой не представлялось возможным. К тому же канавы были слишком широкими, чтобы их можно было перепрыгнуть, а мелкими они только выглядели, якобы их вполне можно пересечь вброд, однако вид этот был обманчив: восемнадцать дюймов воды прикрывали толстый слой густой вязкой грязи. Профессор Спасли утверждал, что империя обязана своим процветанием грязи.
В этот момент Ринсвинд ощущал себя необычайно богатым.
Он находился сейчас неподалеку от большого, возвышающегося над городом холма. Профессор Спасли говорил, что такие холмы называются драмлинами и на самом деле это гигантские наносы почвы, оставленные ледниками. Но данный холм выглядел слишком уж аккуратно – его правильные округлые очертания было трудно приписать естественным причинам. Нижние склоны холма поросли деревцами, а на его вершине виднелось маленькое строение.
Укрытие. Какое замечательное слово. Кругом равнина, а войска совсем неподалеку. Но этот холм имел необычайно мирный вид, как будто принадлежал другому миру. Странно, что агатцы, выращивающие рис везде, где можно воткнуть хотя бы одного вола, это место оставили в покое.
Кто-то наблюдал за Ринсвиндом.
Кстати о волах.
Было бы преувеличением сказать, что вол наблюдал за Ринсвиндом с интересом. Он просто смотрел – в конце концов, когда глаза открыты, куда-то же смотришь. Совершенно случайно вол смотрел в направлении, которое включало в себя Ринсвинда.
На морде животного застыло абсолютно безмятежное выражение существа, которое давным-давно осознало, что представляет собой по сути трубу на ножках и цель его пребывания во вселенной заключается в перерабатывании органической материи и беспрерывном пропускании оной сквозь себя.
На другом конце веревки располагался человек, стоящий по щиколотку в грязи. На нем была широкополая соломенная шляпа – такая же, как и у любого другого воловьего пастуха, – и одет он был в типичную пижаму агатского «полевого» человека. Лицо крестьянина выражало не столько идиотизм, сколько сосредоточенность на своем деле. Он смотрел на Ринсвинда. Ему так как и волу, надо было чем-то занять свои глаза.
Ринсвинда вдруг одолел приступ любопытства – такой острый, что он даже позабыл о надвигающейся опасности.
– Э, доброе утро, – поздоровался он.
Человек кивнул. Вол отрыгнул жвачку.
– Э, прошу прощения, если мой вопрос слишком личный, – начал Ринсвинд, – но… мне просто интересно… почему вы целыми днями стоите тут, на полях? Вместе с волами?
Крестьянин задумался.
– Для почвы хорошо, – после длительного размышления ответил он.
– Но это же пустая трата времени.
Крестьянин должным образом обдумал и это.
– Что есть время для коровы? – наконец ответствовал он.
Ринсвинд решил вернуться на шоссе реальности.
– Ты вон те армии видишь? – показал он.
Воловий пастух переместил взгляд в указанном направлении.
– Да, – решил он.
– Они из-за вас сражаются.
Нельзя сказать, чтобы этот факт тронул пастуха. Вол тихонько пукнул.
– Одни хотят вас поработить, а другие хотят, чтобы вы правили страной – или, по крайней мере, чтобы вы позволили им править страной, а они будут говорить, что на самом деле это делаете вы, – сообщил Ринсвинд. – Предстоит жестокая битва. И мне вот интересно… А вы-то сами чего хотите?
Воловий пастух впитал в себя его слова и принялся думать. Ринсвинду даже показалось, что медлительность мыслительного процесса крестьянина объясняется вовсе не врожденной глупостью, а масштабностью самого вопроса. Мыслительный процесс все ширился, ширился, охватил землю, траву, солнце и направился дальше, в необъятную вселенную…
– Веревку бы нам подлиннее, – наконец промолвил крестьянин.
– О. В самом деле? Так-так. Я понял, – откликнулся Ринсвинд. – Очень интересно было побеседовать. Ну, счастливо оставаться.
Крестьянин смотрел ему вслед. Стоящий рядом вол расслабил одни мышцы, сократил другие, после
