совсем с ума свел, каждый день с прической появляется, в новых бусах, кольцах, платьях!
- Ну, - успокаивающе произнес Апыхтин, - он ей всегда нравился, и она, похоже, тревожила его сердце… Пусть.
- Так-то оно так, - с сомнением проговорил Пакин. - Да вот что-то и не так.
- Давай уж, выкладывай.
- Я, Владимир Николаевич, охранник, старый милицейский служака, а потому взгляд на мир у меня своеобразный. И в уголовном розыске работал, и агентурная работа на мне была, и наблюдением занимался гласным и негласным…
- Давай, Федя, давай! - поторопил Апыхтин.
- Многовато он в приемной толчется, вот что я скажу. Всю жизнь банка контролирует.
- Но он и должен это делать.
- Больно контроль-то получается какой-то назойливый, если не сказать, целеустремленный. Звонки, почта, посетители… Только Басаргин из банка, он на правах друга тут же в кабинет - позвонить, дескать, надо. А почему не позвонить из своего кабинета? По бумагам шастает - вот мое мнение. Интересуется человек.
- Ладно, Федя, усек.
- Когда вас ждать-то?
- Недолго осталось. Спасибо за сведения. Позвоню завтра-послезавтра.
Апыхтин повесил трубку, торопясь покинуть раскаленную будку. «Ну что, Вахромеев Юрий Степанович… Вот и познакомились, - подумал Апыхтин, направляясь к своим «Жигулям», которые предусмотрительно загнал в тень от кленов, стоявших вдоль сквера. - Предстоит личная встреча… Надеюсь, понравимся друг другу, надеюсь, друг друга не огорчим… Во всяком случае, я сделаю все, что в моих силах…»
Продолжая бесконечную беседу с убийцей, Апыхтин сел в машину, влился в общий поток и направился на окраину города, куда обычно около часа ковыляет красный трамвай под номером семь, развозя граждан по домостроительным комбинатам, бетонным заводам, к химическим, металлургическим и прочим гигантам индустрии. Там же, чуть подальше, раскинулись заводские поселки из небольших домиков, окруженных вишневыми, яблоневыми, сливовыми садами. Поселки перемежались свалками, кладбищами, какими-то испытательными полигонами, и несмотря на гнетущее промышленное соседство, жизнь в них протекала тихо, мирно, по сельским неторопливым законам. Жили здесь в основном пенсионеры, положившие жизнь на обслуживание этих самых гигантов, жили их дети, внуки, и все вместе это представляло собой другую цивилизацию, отличную и от городской, и от той сельской, которая простиралась где-то там, за бескрайними посевами подсолнечника, свеклы, картошки.
Улица Озерная оказалась неожиданно близко, она начиналась у самого трамвайного круга и шла вниз, к небольшой речушке, у которой и заканчивалась. Втиснувшись в ряд стоявших у круга машин, Апыхтин некоторое время присматривался, осваивался, привыкая к новому месту. Рядом, за высоким забором из арматурных стержней, гудел небольшой базар - инструментальные ряды, овощные, молочные, тут же торговали сапогами и тряпками, селедкой и гвоздями, тапочками, кожаными куртками и хрустальными вазами.
Поколебавшись, Апыхгин достал из инструментального ящика изоляционную ленту и чуть изменил номер своей машины - наклеив маленькие кусочки ленты, сделал из двух троек восьмерки, а из нуля девятку. Получилось вполне прилично, а когда он, собрав горсть пыли на дороге, бросил на номер, его поддельность уже невозможно было установить, если не ощупать и не присмотреться. В самом деле, вдруг его вчерашние преследователи запомнили номер, вдруг возле дома крутится кто-нибудь, записывает номера, вдруг…
Таких опасливых предположений можно придумать сколько угодно, и Апыхтин своей маленькой уловкой отсек их все разом.
Семнадцатый дом на Озерной отличался от всех прочих - со стороны улицы его прикрывал высокий забор, сваренный из стальных листов. Такими же были и ворота - высотой не менее двух метров, тоже из листов, с врезанной дверцей. И забор, и ворота, и дверь - все было выкрашено красным суриком.
Апыхтин озадаченно прошел вдоль всего участка, прошел до конца всю улицу, вернулся обратно.
- Отморозки - они и есть отморозки, - пробормотал он, второй раз проходя мимо дома, мимо бронированных листов. Дело в том, что следующий участок, девятнадцатый, был отгорожен от улицы подгнившим, черным от времени штакетником, который в некоторых местах можно было просто перешагнуть. Не составляло труда и протиснуться в полуоткрытую калитку или сдвинуть в сторону деревянные лаги, слегка прихваченные к столбику алюминиевой проволокой. Забора между семнадцатым и девятнадцатым участками не было вообще. То ли Вахромеев прикупил его и еще не успел продлить забор вдоль улицы, то ли руки у него не дошли, чтобы столь же неприступной броней отгородиться и от соседа. Как бы там ни было, если с улицы попасть в семнадцатый дом было совершенно невозможно, то со стороны ближайшего участка - проще простого.
И что еще порадовало Апыхтина - в девятнадцатом доме он не увидел никаких признаков жизни. Калитка была не просто заперта, а прикручена проволокой к покосившемуся столбу, окна, выходящие на улицу, были заколочены полусгнившими досками, тропинка от калитки к дому была настолько заросшей, что одного взгляда на нее было достаточно, чтобы понять - по ней не ходили с весны.
Не задерживаясь больше на Озерной, Апыхтин вернулся к трамвайному кругу. Рынок гудел, как и прежде, он стал даже многолюднее - люди возвращались с работы. Призывно кричали кавказские люди, захватившие овощные ряды давно и, кажется, навсегда, из динамиков гремела заокеанская скрежещущая музыка, на экранах телевизоров мелькало что-то порнокровавое - шла бойкая распродажа пиратских кассет.
Побродив по рынку, Апыхтин почему-то остановился у прилавка, где продавали всевозможные собачьи принадлежности - поводки, щетки для расчесывания, ошейники, цепи, на которые можно посадить не только собаку, но, кажется, и тигра. Апыхтин уже отошел от прилавка, но вернулся. Выбор ошейников был просто потрясающим - из мягкой и толстой кожи, из плетеных ремней, из цепочек и суконок, с медными, пластмассовыми, деревянными пряжками. Медленно, будто все еще колеблясь, Апыхтин протянул руку и взял ошейник из сверхпрочной сыромятной кожи с массивной медной пряжкой. Но главная особенность ошейника была в другом - на нем были навинчены медные шипы, причем остриями не наружу, а внутрь. Самая злобная и крупная собака не сможет в этом ошейнике даже натянуть поводок - острые конические шипы мгновенно вопьются ей в горло.
- Сколько? - спросил Апыхтин.
- Триста, - ответил пожилой усатый продавец, опустив голову, вроде чем-то был занят, - цена и ему самому, видимо, казалась завышенной.
- Бывают случаи, когда скупиться нельзя, да? - спросил Апыхтин и, не торгуясь, положил на прилавок три сотни.
- Ошейник надежный, не пожалеете.
- Шипы не отвалятся?
- На медной резьбе! - вскричал продавец с обидой. - Гайками прихвачены! Посмотри с оборотной стороны - это не нашлепки для красоты, это гайки! Медведя можно удержать на таком ошейнике.
Апыхтинская машина стояла на месте. Осмотрев ее издалека, он не заметил никаких перемен. Фальшивый номер тоже был не тронут. Отъехав несколько кварталов, Апыхтин остановился и сковырнул с цифр кусочки изоляционной ленты. Теперь он снова был неуязвим, снова мог предстать перед самым суровым гаишником - документы его полностью соответствовали номерам.
До вечера было еще далеко, и у Апыхтина оказалось достаточно времени, чтобы подготовиться к встрече с Вахромеевым, человеком, который имел большой нож с рукояткой в виде кабаньей морды, щелочку между двумя передними зубами и к которому у Апыхтина накопилось несколько простеньких вопросов.
В первом же магазине, где продавали соки, он купил трехлитровую банку и капроновую крышку, которая плотно, почти герметически закрывала широкое горло банки. На ближайшей заправочной станции Апыхтин наполнил банку самым дорогим, девяносто пятым бензином, опять же рассудив, что бывают в
