— Намекают, что жизнь моя теперь немного стоит.
— Другими словами, — начал было Убахтин, но замолчал, остановленный лучезарным взором Касатоновой. Она некоторое время действительно рассматривала его с непередаваемым своим изумлением и, наконец, сжалилась.
— Юрий Михайлович, — сказала она. Вы говорите — другими словами? Какие могут быть другие слова в моем положении? Мне такие неизвестны. Называют, кстати, они меня исключительно вежливо — тетенька. Вам доступна оскорбительность этого обращения?
— Не вижу здесь ничего такого, что могло бы... — Напрасно. Тетенька — это, во-первых, уже не женщина. Во-вторых, это такая задрыга жизни, о которой в приличном обществе и упомянуть стыдно. А если уж говорить о жизни этого странного существа, то она не стоит и ломаного гроша.
И если что с этой тетенькой и случится, то человечество должно только дух перевести с громадным облегчением — наконец-то!
— Преувеличиваете, Екатерина Сергеевна, — неуязвимо ответил Убахтин, привыкший на своей службе слышать и более суровые слова.
— Конечно! — подхватила Касатонова. — Как и каждый человек, я преувеличиваю все, что касается моей личной жизни. И приуменьшаю все, что никоим образом не касается. В Индии целый поезд утонул — а мне хоть бы хны! В Турции землетрясение — а я как курила сигаретку, так и продолжаю курить! В Америке два небоскреба взорвали, а я? А я говорю — надо же, как жаль! И все. И больше ничего не говорю, потому что продолжаю с интересом смотреть похождения Коломбо.
— Кстати, Балмасов тоже любил эту передачу, — заметил Гордюхин, чтобы хоть как-то напомнить о своем присутствии.
— А вы знаете, чем это кончилось? — азартно подхватила Касатонова.
— Чем же это кончилось? — не понял Убахтин.
— Как чем? — Касатонова поворотила к Убахтину свой взор. — Труп в одной квартире, разгром в другой! И это еще не конец! Это только начало!
— Не надо преувеличивать, Екатерина Сергеевна, — повторил Убахтин неуязвимые свои слова — они хороши, между прочим, в любой обстановке и в любой компании. — Нам пора. Мы уходим. Не думаю, что они решатся снова сюда сунуться.
— Почему вы так решили? — спросил Алексей.
— А нет смысла. Пленка им уже не нужна.
— Почему?
— Она была им нужна до тех пор, пока лежала на дне сумочки Екатерины Сергеевны. Когда снимки были только у нее. Когда об этой пленке и об этих снимках знала только она. Теперь, когда они убедились, что все гораздо серьезнее... Пленка потеряла всякий смысл.
— Я тоже потеряла для них интерес? — спросила Касатонова с легкой обидой в голосе.
— Думаю, да, — безжалостно ответил Убахтин.
— Спасибо на добром слове.
— Но следствие интереса к вам не потеряло, — добавил Убахтин. — Даже наоборот. Наш интерес к вам возрос многократно.
— Надо же, — по тону Касатоновой чувствовалось, что ей все-таки приятны слова следователя.
— Надеюсь, в ближайшее мы с вами обязательно увидимся, — Убахтин сделал в сторону Касатоновой еле заметный поклон.
— Сегодня вечером я, к сожалению, занята! — быстро ответила Касатонова, впадая в кураж.
— Вообще-то, я имел в виду завтрашнее утро.
— Ах, утро! — разочарованно протянула Касатонова.
Обстановка разрядилась, все поулыбались и Убахтин удалился вместе со здоровенными парнями в черных масках, с черными автоматами и в грохочущих черных ботинках.
По своей привычке Касатонова вышла на балкон, еще раз убедилась, что гости благополучно добрались до земли, высыпали во двор, лязгая автоматами погрузились в поджидавшую машину.
Убахтин поднял голову, пошарил глазами в пространстве, нашел нужный балкон и, увидев Касатонову, приветственно помахал рукой.
— До скорой встречи!
— Бог даст, свидимся, — ответила Касатонова и тоже помахала рукой. Потом она сделала в воздухе некое вращательное движение указательным пальцем, дескать, звоните в случае чего. Убахтин понял, покивал головой, тоже покрутил пальцем в воздухе. Это означало, что и Касатонова может звонить в любое время, — когда почувствует опасность для своей жизни, когда посетит ее мысль ясная и неожиданная, и вообще когда будет у нее телефонное настроение.
Тощий, суховатый Убахтин легко впрыгнул в кабину, расположился рядом с водителем. Дверца захлопнулась, машина резко рванулась с места и скрылась за углом.
Прошло совсем немного времени с тех пор, как Касатонову пригласили в качестве понятой в квартиру несчастного Балмасова и она впервые в своей жизни соприкоснулась с криминальными понятиями, с людьми, которые по этим понятиям живут и работают.
Несколько дней, не более того.
Но произошла странная вещь — вся прежняя жизнь Касатоновой как бы отдалилась, более того, обесцветилась, от нее не осталось ничего, кроме нескольких дат, да и те подернулись дымкой нереальности. Окончание школы, замужество, рождение Алешки, даже развод ей не запомнился. Был мужик и куда-то исчез, пропал, растворился в душном кухонном чаде.
А все, что произошло за последние несколько дней, с тех пор, как смущающийся Гордюхин позвонил в ее дверь ранним утром, все пылало красками, чувствами, волновало, тревожило и заставляло трепетать ее бедное сердце. Она прекрасно понимала, что это происходит вовсе не оттого, что события произошли только что, вовсе нет, всколыхнулось что-то давно существующее, но пребывавшее в какой-то спячке.
Она как бы проснулась.
Ее изумленный взгляд вовсе не был деланным и притворным, Касатонова действительно удивлялась миру, в котором оказалась так неожиданно. Другие разговоры, другие законы поведения, другие люди. И все это вдруг оказалось не просто интересным, а как бы даже родным, истинным, к чему она всегда стремилась, но бессознательно, не догадываясь даже, где ее настоящее лицо, нутро, естество.
Была ли она убита разгромом собственной квартиры?
Ничуть.
Действительно ли она боялась бандитов, которые звонили ей с какими-то невнятными и оттого еще более ужасными угрозами?
Да нисколько.
Робела ли перед следователем Убахтиным, участковым Гордюхиным, путалась ли в разговорах, которых никогда в жизни ни с кем не вела?
Наоборот.
Она вдруг ощутила, что тема близка, ей есть что сказать, что в построении версий, подозрений, в поисках следов кошмарного убийства она ни в чем никому не уступает. И даже гордилась, что есть, есть у нее одно маленькое соображение, которое может не просто ускорить поиск убийцы, а вообще перевернуть ход расследования. И если она до сих об этой своей мыслишке никому ничего не сказала, то не из зловредности, не из желания посрамить следователя, не в попытке скрыть истинного преступника, а просто из осторожности — может быть она не все поняла, не правильно оценила, сделала ошибочный вывод? Но пока следствие катилось именно по той дороге, которая открылась ей в самом начале, когда в дождливый вечер неожиданно хлопнула дверь подъезда и женщина в светлом плаще под темным зонтиком, легко и невесомо, почти не касаясь мокрого асфальта, пропорхнула за угол и скрылась из глаз... Касатонова пристроилась на краешке дивана, а перед ней в креслах сидели Гордюхин и Алексей. Видя что она задумалась, они молча поглядывали друг на друга, стараясь не производить слишком громких звуков.
— А вы никак собрались здесь ночевать? — Касатонова, наконец, вспомнила, что в комнате она не одна.
