— Вы их узнаете? — вмешался Гордюхин.
— Среди ночи! Разбудите меня среди ночи и я в каждого ткну пальцем! В каждого! Так вот, появляются хмыри. Я попытался было возникнуть и тут же получил по лбу монтировкой, вот смотри, — парень показал рассеченный лоб. — Тут же получил монтировкой по голове! А они вносят в каждый гараж по трехлитровой банке бензина, устанавливают на книги и разбивают этой самой монтировкой, которой врезали мне по голове. Бензин, сам понимаешь, растекается, просачивается в щели между пачками, стекает на пол, пропитывает упаковочную бумагу, а эти хмыри с монтировкой, которой врезали... — Сколько их было? — спросил Гордюхин.
— Трое. Если бы их было меньше, мы бы с водителем справились! А так он уже отъехал, успел выехать со двора, я остался один. Только начал в нашей амбарной книге делать записи, появляются эти трое... — С монтировкой, — подсказала Касатонова.
— Точно. А вы откуда знаете?
— Догадываюсь.
— Ну, ладно... Бензин разлился, они в каждый гараж бросили по зажженой спичке и слиняли. Понял? Сразу слиняли. Нет их. Думаю, сели на машину. Видимо, у них тут рядом стояла машина. Когда все три гаража вспыхнули огнем... Представляешь, огонь гудел, будто паровоз! Я никогда не думал, что огонь может гудеть. Я бы справился Леша, я бы справился. Достаточно было железным крюком выдернуть из гаражей первый ряд пачек и все! Понял? И все! Дальше просто. Но эти идиоты жильцы наделали в штаны! Все жильцы из трех домов поголовно наделали в собственные штаны! Они почти все начали звонить и вызывать пожарных.
Представляешь, все жильцы этих домов одновременно наделали в штаны и бросились к своим телефонам звонить пожарным! Кошмар!
— Все это хорошо, — сказал Алексей, глядя на черные от копоти гаражи. — Все это хорошо.
— А что плохо?
— Товару-то нету. Один утиль остался.
— И знаешь, товар-то, в основном, не сгорел, а подмок.
— Да еще гаражи... — А что гаражи?!
— Смотри, как от огня их повело... Ни одной кувалдой не выровнять. Ворота тоже не закроются... Придется нам и за гаражи расплачиваться. Пролетели мы с тобой, Костя, круто пролетели. Как фанера над Парижем.
— Леша, не дрейфь! Выкрутимся!
— Это хорошо, — опять с полной безнадежностью протянул Алексей и повернулся к Гордюхину. — Николай Степанович, как вы думаете, выкрутимся?
Выживем?
— Мы их найдем, Леша. И исполнителей найдем, и заказчика. Екатерина Сергеевна, найдем преступников?
— Нисколько в этом не сомневаюсь, — Касатонова передернула плечами. — Они задергались, они на крючке. Я пока не знаю, что это за крючок, но то что он у меня в руках. Это совершенно точно. А потом, если уж говорить откровенно... Я знаю, что это за крючок. Достаточно еще раз взглянуть на снимки, которые мы с вами сделали, Николай Степанович. Не на убахтинские снимки надо смотреть, а на наши с вами.
— Есть разница? — с сомнением спросил Гордюхин.
— Огромная. Посмотрите на эти гаражи, если сомневаетесь.
— Вы хотите сказать, что наши невинные снимки с места происшествия и эти обгоревшие, залитые водой гаражи каким-то образом объединены в нечто общее?
— Да! — нетерпеливо перебила Касатонова. И повторила еще более резко и твердо. — Да, Николай Степанович.
— И вы сможете это должным образом... — Да!
— И я могу доложить... — Да! — ответила Касатонова с веселой злостью. — Можете доложить об этом Убахтину-шмубахтину и вообще кому угодно! А можете никому не докладывать, потому что я это сделаю сама. — Леша! — окликнула она сына. — У тебя здесь, как я понимаю, дела?
— На всю ночь.
— Я уезжаю. У меня завтра большой, длинный, тяжелый день.
— Завтра воскресенье, мама! — напомнил Алексей.
— Мне ли этого не знать! Николай Степанович, вы остаетесь?
— Да, я, с вашего позволения, немного задержусь. Мало ли... Вдруг что-то такое-этакое проглянет сквозь языки пламени, черную сажу и жидкую грязь от пожарных машин. Дело в том, Екатерина Сергеевна, что мне хотелось бы уточнить некоторые подробности... — У вас есть домашний телефон Убахтина? — опять Касатонова проявила непочтительность, перебив участкового.
— Записывайте!
— Запоминаю!
Выслушав номер телефона, Касатонова кивнула головой, как бы закрепляя сочетание цифр в памяти и, махнув всем на прощание рукой, быстро зашагала к троллейбусной остановке. Алексей и Гордюхин проводили ее недоуменными взглядами, потом посмотрели друг на друга еще более недоуменно, потом одновременно пожали плечами. Дескать, странно все это, бестолково и необъяснимо.
Что-то подсказывало Касатоновой, откуда-то ей было известно, что этой ночью она может ничего не опасаться. Враг объявился, нанес удар, достаточно болезненный и ему ничего не остается, как выжидать. Теперь ответный ход может сделать Убахтин, тот же Гордюхин, как ни скромны его возможности, или сама Касатонова. Скорее всего, враг ждет ответа именно от нее.
Эти ее знания вовсе не говорили о какой-то сверхчеловеческой проницательности, тонкости мышления, глубине анализа.
Ничуть.
Все было гораздо проще. И те события, которые уже произошли, и те, которых она ожидала, вполне вписывались в обычную житейскую логику: нанес удар — жди ответа, промахнулся — получай вдвойне.
Некоторое время Касатонову смущало собственное молчание — вроде она знает что-то важное, а вот молчит из каких-то своих корыстных устремлений. Побывав на пожарище и посмотрев на убитого горем сына, который наверняка уже не сможет выделять ей сто долларов в месяц на водку, курево и мороженное, она успокоилась. Более того, обрела уверенность в собственной правоте.
Пожарище развязало ей руки.
Собственно, она была уже достаточно свободна в поступках после разгрома квартиры, но тогда что-то останавливало, мешало броситься в события безоглядно и отчаянно. Видимо, должно было пройти какое-то время, может быть, совсем небольшое, время, необходимое каждому, чтобы усвоить новые правила игры, манеру поведения, систему поступков. И теперь Касатонова с легким ужасом наблюдала за происходящими в ней переменами. Ужас был действительно легкий, потому что ей нравилось то существо, в которое она постепенно превращалась. Исчезли робость суждений, зависимость, боязнь ошибиться в выводах, опасение сказать слово пустое и неуместное. Эти страхи преследовали ее всю жизнь, в общем-то, как и каждого из нас, как и каждого. Но после потрясений последних дней Касатоновой вдруг открылось, что все это полная чушь и обращать внимание на подобные глупости попросту смешно.
Произошла с ней еще одна маленькая, невидимая перемена — она перестала колебаться, выбирать поступки правильные и неуязвимые, прикидывать возможности.
Это ушло.
Теперь она просто поступала как считала нужным и вдруг выяснилось, что выбирать-то не из чего — каждый раз приходило решение единственное и бесспорное. И она поступала в полном соответствии с этим решением.
Отпала боязнь кого-то оскорбить неудачным словом, неуместным смехом, глупым вопросом. Более того, она почувствовала вкус к вопросам глупым, именно в них, в глупых вопросах, ответы на которые казались очевидными, и таился чаще всего смысл скрытый, а то и скрываемый.
