— И вы... — Когда я узнала, было уже поздно. Мне она сказала что уезжает с подругой на Волгу, а сама рванула с Балмасовым в Турцию. Вы тут наркотики помянули добрым словом... Она не наркоманка, конечно, но кое-что он дал ей попробовать. Не знаю, просто не знаю, насколько она погрязла в этом, но разговор поддержать может. Балмасов не дурак, он совсем не дурак и прекрасно понимал, что привязать ее к себе сможет только слегка подпортив. И он ее подпортил.
— Они вместе спали!? — с ужасом проговорила Касатонова.
— Да это пустяки, дело житейское... Спали, дремали, ворочались... Подумаешь!
Она стала пить. Что-то покуривает. Ей все время нужны деньги. Ей постоянно нужны деньги. Хорошие деньги.
— Обновки?
— Какие к черту обновки! На жизнь! Она называет это жизнью. Понимаете?
Когда она уходит вечером с тысячей рублей в кармане и возвращается под утро без копейки... Это называется жизнь. А все остальное — нудота. Знаете, что сделал Балмасов самое страшное... Он лишил ее ощущения денег. Знал, что делает. Это и есть самый сильный наркотик. Все эти травки, порошки, курево, инъекции... Чепуха!
Он лишил ее ощущения денег. Теперь уже никогда в жизни у нее не будет достаточно денег. Он протащил ее по международным курортам, по роскошным ресторанам, по аэропортам и гостиницам... Не позволяя тратить ни единой копейки.
Я это уже знаю по себе... Балмасов расплачивался так ловко, что у этой дуры оставалось ощущение, будто он вообще не платит. Он отзывал официанта в сторону, заказывал еще одну бутылку вина, тут же за нее расплачивался, а когда заканчивался ужин, легко поднимался и уходил, весело смеясь. И у этой дуры, — Юшкова кивнула в сторону ванны, — у этой дуры сложилось мнение, что деньги вообще не присутствовали в балмасовской жизни. Она не видела денег. С одной стороны это прекрасно — мужик ведет себя щедро и великодушно, не заставляет свою избранницу отягощаться какой-то виной, зависимостью, но с другой стороны это... Это наркотик. А теперь, когда его не стало... Она вдруг обнаружила, что все двери закрыты.
— Вы меня, конечно, извините, но она на что-то намекала в вашем разговоре... — Эта дура уверена, что я убила Балмасова, — сказала Юшкова и глубоко затянулась дымом из коричневой сигареты, перемазанной темной помадой.
— Но позвольте, ведь там было оружие, пистолет, стрельба... — Был пистолет.
— Простите?
— Подарил он ей пистолет. Маленький, черненький, красивенький... Если не знать, то можно принять за зажигалку, за большую, правда, зажигалку.
— И этот пистолет... — Нет его.
— Она его продала?
— Я его выбросила.
— То есть... — Взяла и выбросила, — с легким раздражением повторила Юшкова, причем, возникло ощущение, что убеждала она не Касатонову, а саму себя. — Выбросила, пока он не успел выстрелить.
— Так и не выстрелил?
— Не успел.
Касатонова маленькими, осторожными глотками допила кофе, отодвинула чашечку от края стола, чтобы невзначай не столкнуть ее на пол, такими же осторожными движениями взяла пачку с сигаретами, вынула одну, прикурила, деликатно выдохнув дым в сторону. Шум воды в ванной затих и теперь каждую секунду можно было ожидать появления красавицы в розовом одеянии. Продолжать прежний разговор уже не было возможности.
— Надя тяжело переживает смерть Балмасова? — спросила Касатонова негромко.
— Странные какие-то переживания. Она злится.
— На кого? — изумилась Касатонова.
— Ни на кого. Просто злится. Что-то намечалось — большое, солнечное, обильное... И не состоялось. Может быть это не злость, а досада. Как бы там ни было, случилось самое печальное из всего возможного — мы стали чужими. Черная тень Балмасова между нами.
— Вам его не жалко?
— Балмасова? — Юшкова задумалась, склоняя голову то к одному плечу, то к другому, как бы взвешивая все его положительные и отрицательные качества. — Нет. Он к этому шел давно и получил то, что заслужил.
— А на фабрике говорят — кто мог убить?
— Кто угодно, — Юшкова опять с раздражением передернула плечами. — Мне бы не хотелось, чтобы убийцу задержали. Он сделал доброе дело. А если задержат, получится, что Балмасов и с того света сумел еще до кого-то дотянуться. Мне бы этого не хотелось, — повторила Юшкова.
Из ванной вышла Надя, присела на диван. Все так же, не говоря ни слова, взяла со стола повестку, внимательно прочла все и печатное и прописные строчки, положила на стол и с усмешкой посмотрела на мать.
— Что ж ты молчишь?
— А что тебе сказать, доченька?
— На тебя вышли?
— Как видишь.
— Так, — протянула Надя и невольно, сама того не замечая окинула комнату долгим оценивающим взглядом.
— Ничего, квартирка, да? — спросила Юшкова.
— Сойдет.
— Я тоже думаю, что сойдет. Лучшей у тебя нет.
— Сколько же тебе светит?
— Сколько мне светит? — обернулась Юшкова к Касатоновой.
— Вы имеете в виду... — Надя, что ты имеешь в виду, когда спрашиваешь, сколько мне светит?
— Да ладно уж, замнем для ясности, — и, порывисто встав с дивана, Надя удалилась в свою комнату.
— Вот так и живем, — сказала Юшкова.
— До Балмасова все было иначе?
— Совершенно иначе.
— Значит, почва оказалась подготовленной?
— Значит, почва оказалась подготовленной.
Касатонова помолчала, затянулась несколько раз и, наконец, набралась решительности задать вопрос, ради которого и пришла сюда с выпрошенной у Убахтина повесткой.
— Я ведь живу в том же доме, что и Балмасов, — сказала она. — Мне кажется, я видела вас в тот вечер, когда было совершено убийство. По-моему, уже темнело.
— Вполне возможно, — легко ответила Юшкова. — Я была у него.
— В тот самый вечер?!
— В тот самый вечер, — подтвердила Юшкова будничным голосом, как говорят о чем-то само собой разумеющемся.
— И что?
— Поговорили. Даже выпили. Назвали вещи своими именами.
— Другими словами... — Другими словами я послала его очень далеко.
— А он? — спросила Касатонова, боясь допустить паузу, потому что стоит ей замолчать, разговор возобновить будет уже невозможно.
— Послал меня еще дальше.
— И чем закончилось?
— Чем закончилось? — у Юшковой была странная манера отвечать на вопросы — она сначала его повторяла, а потом уже следовало дополнение в виде ответа. — А вот чем закончилось, — она подняла со стола повестку, помахала ею в воздухе и снова бросила на стол. — Да, ведь я должна ее подписать, верно?
