(ну да, это она послала его в прокуратуру, ну и что?), почему, когда она поговорила с отцом Василием и предложила пожить в неожиданном месте неделю- другую, он не только согласился, но и уговорил Стокмана? Откуда в ней взялась эта власть?
Они ехали в Макарьевский женский монастырь. Ехать туда из Нижнего зимой – не ближний свет.
Летом, на пароходе, это одно дело. А зимой, по снегу, на машине типа минивэн… В машине была еще одна компания – мужик в очках и две дамы. Дамы оживленно смеялись, разговаривали и ужасно теребили Петьку. Он их возбуждал даже до неприличия.
– Ну какой, а? – восхищенно восклицали они. – Пузан!
Слава богу, Калинкин после вчерашнего быстро заснул. Петька приник к окну и ни на кого не обращал внимания. Потом тоже закемарил.
Постепенно кончились райцентры с сильно разрушенной, но еще немного живой промышленностью. Экскурсовод Лия Петровна взволнованно рассказывала им об этой промышленности. «Вот раньше здесь был стекольный завод, это да! – с затаенной горечью говорила она. – А теперь? Теперь совсем другое дело… Или вот завод атомных подводных лодок…» Наконец Лия Петровна поняла, что им бы хотелось услышать что-то позитивное, о природе, о родном крае. «Тут есть один такой маленький заводик… – лукаво улыбаясь, сказала она. – Раньше он много чего делал, а теперь вот делает валенки… Представляете себе? Так вот, возила я здесь американцев, и заехали они на этот заводик.
Так они когда увидели эти валенки, сразу в обморок попадали, настолько им понравилось! И скупили всю их продукцию! Представляете себе?»
Лева подумал о том, что эта экскурсоводша Лия Петровна, в смешной меховой шапке, старом пальто, читающая нараспев свои стихи («И в белом снеге заискрится Большая родина моя»), бывший квалифицированный инженер на военном заводе, а ныне руководитель тур-групп, воспитывающая сына одна, читающая по вечерам, в отличие от Левы, книжки по истории, – в сущности, хороший, добрый и застенчивый человек. Но почему-то он ее боится. Она вызывает у него страх. Вообще говоря, с тех пор как он проснулся в вагоне, этот безотчетный страх ни на минуту не покидал его. Он с тревогой смотрел на Петьку – не заболел бы. С ужасом на Стокмана – хоть бы крыша не поехала. Но тот, слава богу, мирно спал. Но с особенной тревогой Лева смотрел на Гену, шофера минивэна «Toyota».
Кончились райцентры, большие деревни, маленькие деревни. Машина типа минивэн, рыча и постукивая чем-то внутри, пробиралась сквозь бесконечный белый снег. «Интересно, а если мотор заглохнет? – вдруг подумал Лева с каким-то неприятным изумлением. – За окном минус двадцать, все тепло от машины, две женщины, ребенок, мы со Стокманом, да этот очкарик, да шофер, а до ближайшей деревни два часа пешком. Или три. А может, и больше. И никого!»
Машины на шоссе, это правда, на втором часу езды все куда-то вдруг исчезли. Сплошное белое поле и лес. Смеркалось.
Шофер Гена терпеливо крутил баранку, остальные безмятежно сопели. Минивэн скользил вглубь бесконечного снега. Белого, искрящегося, нестерпимо холодного и ясного. Это был единственный живой ковчег на много километров вокруг – их минивэн. Так прошло часа два, наверное. Или три?
Постепенно опять стали появляться деревни, автобусные остановки с людьми, даже снегоуборочные машины, и наконец показалось Макарьево. Остановились возле церкви Пресвятой Богородицы, недоезжая до монастырских стен метров пятьсот. По черному электрическому столбу полз настоящий деревенский монтер с кошками, чтобы чинить электричество.
Церковь открыла матушка с круглым милым лицом и очень ясными серыми глазами.
– Ну проходите, проходите, – сказала она. – Сейчас я вам все покажу.
Церковь была пустая, холодная и абсолютно нежилая. Стокман и Лева присмотрелись к иконам. И ахнули хором. В этой нетопленой церкви, в маленьком поселке, хранились шедевры. Было ощущение, что они упали откуда-то сверху. Такая необычная рука, такие лики, такая сила…
Когда Лева смотрел на иконы, он всегда радовался, что они еще есть. Вот вроде, по всему, их уже совсем не должно было быть, а они есть.
– Как же это вы все сохранили, а? – недоверчиво спросил Лева.
– Ну как сохранили, чудом… – улыбнулась матушка. – А как иначе еще сохранить такое добро? Пускались на всякие хитрости, то, мол, ключ потеряли, то священник заболел. То просто вставали на пороге и не пускали. Не знаю. Я же этого всего не застала. Чудом, наверное… Вы только извините, не топлено у нас. Денег не хватает на отопление. А вот вы купите иконку или календарь праздников. Хоть немного поможете нашей церкви…
Стокман с Левой еще немного походили по церкви, посмотрели на искусство, купили по дешевой софринской картонной иконке.
Было холодно.
– Только вы в монастыре не говорите, что у нас были, – вдруг попросила матушка, понизив от волнения голос.
– Почему? – поразился Лева.
– Да как вам сказать… Шибко они нас не любят. Мы же для них конкуренты. Потом опять же тяжба идет… Говорят, что из монастыря все эти иконы унесли, ну, в свое время. Когда его закрыли, после революции. Кто теперь разберет?
Матушка пошла домой, проваливаясь в снег. Лева сфотографировал, как она уходит. Он знал, что из этого снимка ничего не выйдет. Будет маленькая спина среди маленьких домиков, заборов, столбов, сугробов. Больше ничего. Но все равно не смог удержаться.
Когда Марина собирала Леву в дорогу, они долго ругались насчет фотоаппарата.
– Да зачем он тебе? Потеряешь все равно! – говорила Марина, вертя в руках старую японскую мыльницу. – И пленки у тебя нет…
– Есть пленка. Должна быть, – уверенно говорил Лева, роясь в письменном столе. – Вот пленка. Я же знаю, что есть. А ты говоришь – нет.
– Я не понимаю, зачем ты едешь, – тихо сказала Марина. – Отдыхать, что ли? Фотографировать красоты природы? Вы же бежите сломя голову. И от кого? Два болвана.
– Три болвана, – поправил ее Лева.
– Ну да. Два болвана и маленький болванчик. Вместо того чтобы поговорить с женщиной, утешить ее, обласкать, успокоить… Вы бежите. И еще фотоаппарат с собой берете. Герои.
– Это твой прокуратор присоветовал, забыла? – сказал Лева. – И твой отец Василий. А насчет утешить – уже поздно. Может, и надо было утешить, но уже поздно.
– Дурак ты! – сказала Марина. – Никогда это не поздно. Ну ладно, спасайся бегством, психолог хренов. Сними хоть с Петькой побольше кадров. Я потом, когда все кончится, Даше эти кадры отдам. Не трать пленку на абстрактные виды. А то я тебя знаю…
На самом деле Лева боялся признаться Марине, что фотоаппарат он берет в целях камуфляжа. Чтобы они втроем хоть как-то походили на туристов. Леве не признавался, даже себе, не то что Марине, что с самого начала, когда они решили ехать, он постоянно пребывал в страхе, просчитывал варианты – не вызовет ли подозрения вся эта их группа, два старых мужика и маленький ребенок, не начнутся ли на них гонения прямо там, в пути.
Минивэн со страшным рычанием заполз на монастырский холм. Теперь от белоснежной ограды их отделяли лишь древний широкий ров и деревянный мост. Водитель Гена поставил машину на правильное место, но в монастырь идти наотрез отказался.
– Вы идите, идите… – сказал он застенчиво, но твердо. – Я там уже был. Я лучше в машине посижу.
Сначала они позвонили в одни ворота, там не открыли, потом обошли монастырь, позвонили в другие. С Волги дул сильный ветер, ноги в ботинках стали замерзать, дамы мрачно шутили, что экскурсия, в общем-то, уже окончена.
Но вдруг ворота заскрипели, и в окошечке появилось испуганное лицо в черном платке.
Постепенно стали выясняться всякие подробности: что, во-первых, зря звонили в разные ворота, надо было в одни, что матери-настоятельницы сейчас нет, а без ее благословения экскурсии не проводят, что с обедом опять же надо выяснять, потому что мать-настоятельница в отъезде, а готовят здесь, сами знаете, на определенное количество людей…
Наконец выяснилось, что все в порядке. Можно идти. Женщинам выдали простые ситцевые юбки в голубой цветочек. Юбки просто завязывались на боку, и Лева сразу вспомнил, как во время одного летнего отпуска бледный монах на острове Бали надевал на них с Лизой зеленые юбкисаронги перед входом в храм… Очень похоже. Правда, в том храме были обезьяны, священные животные, которые сидели на островерхих храмовых крышах целыми семьями.
Саронг на Бали был такой же нелепый и трогательный, как и эти юбки на закутанных дамах. А тут об обезьянах нелепо было даже думать.
Им дали экскурсовода, монахиню Наташу, лет двадцати, опять же с миловидным круглым лицом и очень ясными серыми глазами, и Наташа повела экскурсию в первый из семи или девяти монастырских храмов – единственный, в котором было натоплено, и к тому же самый древний. Там были низкие сводчатые потолки и висела всего одна икона – Богоматерь с младенцем, новодел.
Леву поразила такая деталь: в углу этих жарко натопленных палат сидела старая монахиня, лет восьмидесяти, и, шевеля губами, читала огромную толстую Библию. Вдруг она почувствовала его взгляд и подняла глаза поверх очков – взгляд был ясный, свежий, пронзительный и… застенчивый. Они оба смутились. Лева отвел глаза и стал рассматривать иконы.
Наташа вела экскурсию:
– На этой иконе изображена, как вы видите, пресвятая богоматерь и ее сынок, Исус Христос. В левой части иконы…
Лева понял, что Наташа часто водит школьные экскурсии, и отключился. Ноги и не думали согреваться, печное тепло бросилось в голову, а в голове колом сидела мысль, что вопрос с обедом так до сих пор и не решен.
От четырехчасовой дороги, от холода и некоторого одервенения Лева не сразу сообразил, что мать-настоятельница, Александра, к которой они, собственно, и приехали, отсутствует в монастыре. И неизвестно, когда появится.
Стокман отозвал его в сторонку и прошипел:
– Чего делать-то будем, а? Обратно в Нижний? Давай думай, Джеймс Бонд!
– Да приедет, – неуверенно сказал Лева. – Куда она денется… Ну попросимся заночевать, подождем, в крайнем случае.
Одна из дам, в повязанной вокруг шубы нелепой ситцевой юбке, подошла к ним и сказала:
– Вы бы мальчика в тепло отвели, мужчины. Простудится ведь. Что вы потом будете делать, вы подумали?
И отчего-то игриво хихикнула.
Стокман посмотрел на нее с ненавистью, а Лева с благодарностью.
Петька твердо сказал, что ему не холодно. Стокман подошел к Наташе и спросил, где тут самое теплое помещение. Наташа задумалась.
… Кстати, Наташа действительно была хороша, несмотря на черный платок, а возможно, благодаря ему. Глядя на нее, Лева отчего-то совершенно успокоился.
Кругом чистили от снега дорожки какие-то трудолюбивые женщины. Постепенно Лева понял, что это и есть монахини. От обычных людей они отличались тем, что делали свое дело совершенно спокойно, безо всякого подтекста – без трудового энтузиазма, без раздражения и без усталого равнодушия. И постепенно это спокойствие передалось всем.
