Перед ярко освещенным фасадом кабаре «Валенсия» несколько субъектов, раздираемых противоречивыми чувствами, рассматривают рекламные снимки исполняемых в заведении дивертисментов, которые на этих снимках выглядят гораздо привлекательнее самих дивертисментов. Несколько поодаль, почти на самой кромке тротуара, стоит одинокая женщина. Стоит и ждет меня темной ночью, словно героиня старого шлягера.
— Вы сегодня просто ослепительны, — галантно произношу я вместо приветствия.
Но комплимент не помогает.
— Вы заставили меня ждать вас целых двадцать минут, — глядя на свои часы, говорит Грейс ледяным тоном. — Меня, наверно, приняли за уличную девку.
— Подходили клиенты?
— Вы первый.
— Искренне сожалею… Не о том, что я первый, а что заставил вас ждать… Но я заказал разговор с Болгарией, и очень долго не соединяли…
— Разговор, конечно, жизненно важный, — все так же холодно замечает героиня ночного шлягера.
— Не столько жизненно, сколько финансово! Вы же знаете, что в отношении богатства я не могу тягаться с вашим Сеймуром.
— Тогда почему вы ведете меня в это дорогое заведение? — спрашивает Грейс, нехотя приближаясь к входу в кабаре.
— Потому что разговор состоялся. И теперь все в порядке. А главное — вы и в самом деле ослепительны!
В своем сером костюме из плотного шелка, нарядной кружевной блузке белого цвета, с высоко взбитыми черными волосами она действительно выглядит хорошо.
Программу заведения пока что заменяет неистовый вой оркестра, из-за которого несколько дней назад бедный Хиггинс лишился последних остатков слуха. Обстановка все та же — банально- претенциозная. Разве что публики побольше по случаю воскресенья.
Занимаем маленький столик и молча выпиваем по бокалу шампанского, чтобы скорее привыкнуть к розовому полумраку и к волнующему ощущению, что мы снова вместе. Женщина, вероятно, ждет, пока стихнет рев джаза, чтобы задать мне очередной каверзный вопрос, а я жду, пока у нее рассеется дурное настроение.
Впрочем, разговор с Болгарией действительно состоялся — я не стал бы прибегать к уловке, которая завтра же будет раскрыта. Между двумя моими свиданиями — одно в тишине парка, другое здесь, в саксофонном верещании «Валенсии», — я сумел позвонить из отеля в Софию одному знакомому и обменяться с ним несколькими фразами, которые можно понимать по-разному. Я бы не имел ничего против, если бы Сеймур истолковал мой звонок как запрос по поводу его предложения. Это создало бы у него впечатление, что я к его словам отнесся серьезно, и если медлю с ответом, то лишь потому, что жду указаний. А для меня сейчас самое важное — выиграть время. Главная моя задача почти решена. Остается решить менее важную, скорее личного плана — вырваться из объятий Сеймура.
Чтобы усмирить наконец джаз, дирижер делает взмах руками, от которого чуть не взметнулся к потолку. И тут же в мертвой до головокружения тишине я слышу шепот Грейс:
— Майкл, вы меня любите?
— На это я уже дал исчерпывающий ответ, — нежно говорю я.
— Я имею в виду не какую-то там любовь, а скорее привязанность, дружбу…
— А, это другое дело. Я люблю всех людей. Одних больше, других меньше. Вы из тех, кого я люблю больше.
— А Сеймур?
— Перестаньте приставать ко мне с вашим Сеймуром. Ума — палата, согласен, но что из этого?
— Это опасный ум, — говорит Грейс. — Близость с таким человеком здоровья не прибавляет.
— Опасный?
— Его голова, как те тихие машины, что производят ультразвук.
— Слышал что-то.
— Машины, чьи звуковые колебания оказывают вредное действие на организм: при меньшей мощности причиняют головные боли, а при большей — убивают на расстоянии.
— Человеку пора привыкать к головным болям, — замечаю я, почти с кельнерской сноровкой наполняя бокалы.
— Интереснее всего то, что Сеймур питает к вам чувства, которые вы называете дружбой. Просто невероятно!..
— Если не ошибаюсь, он и к вам питает чувства, хотя несколько иного свойства.
— Вы путаете времена глагола, Майкл. Он, может, и питал какие-то чувства, но это было очень давно.
Отпив из бокала, она смотрит на меня своими сине-зелеными глазами, но взгляд ее настолько рассеян, что, кажется, она смотрит куда-то мимо меня.
— Помните ту драку в кабаке? И то, как Уильям бросился вас выручать? Не кто-нибудь, а сам Сеймур пришел на помощь! Если бы я не видела собственными глазами, ни за что бы не поверила.
— А вы ждали, что он будет спокойно смотреть, как те меня убивают?
— Ну конечно, именно этого я ждала. Я нисколько не сомневалась, что он до конца останется безучастным свидетелем, и не потому, что он боится, не из-за неприязни к вам, нет, просто в силу привычки смотреть на жизнь как на процесс гниения. И чтобы не пачкать руки, не станет вмешиваться в этот процесс.
— Я и в самом деле признателен ему, что он оказал мне помощь, но я и не подозревал, что это жертва с его стороны.
— А другой его жест?
— Какой именно? Потому что, если вы замечаете, число их стало угрожающе расти.
— Да, по отношению к нам — точнее, по отношению к нашим с вами отношениям.
— Но ведь вы сами говорили, что не надо путать времена глаголов?
— Это не имеет значения. Если бы кто-нибудь другой позволил себе то, что вы себе позволяете, уверяю вас, Сеймур тут же сделал бы из него отбивную котлету. И вовсе не из ревности, а так, в назидание, чтобы ни один простой смертный не смел посягать на то, что принадлежит самому мистеру Сеймуру. Можно подумать, что он в вас влюблен.
Я собираюсь что-то возразить, но в этот момент раздается предупредительное верещание оркестра и появляется уже знакомая парочка — госпожа с вуалью и горничная с зеркалом.
— Это, я полагаю, будет для вас интересно, — говорю я, когда оркестр несколько поутих. — Вы, если не ошибаюсь, еще не замужем?
Какое-то время Грейс наблюдает предбрачную церемонию. Потом, обернувшись к столу, бросает с тоскливым видом:
— Как глупо…
— Что? Брак?
— Нет. То, что в наши дни даже самое сокровенное превращается в жалкий фарс.
— Почему фарс? Красивое тело — это не фарс.
— Тело можно показывать и без свадебной фаты, — возражает женщина. Потом неожиданно, безо всякой связи, с каким-то ожесточением бросает: — Ненавижу Сеймура!
— Ненависть порой весьма двойственное чувство.
— Вполне искренне вам говорю: ненавижу его настоящей ненавистью.
— Возможно. Только чем я могу вам помочь? Застрелить его?
— Обезоружьте его, одурачьте, сделайте его смешным. Сеймур смешон! Голову бы отдала, только бы увидеть такое зрелище.
— Насколько мне известно, мужчин делают смешными преимущественно женщины. Так что вам и
