астрономия.
Он воспылал страстью к современному искусству. Особенно ему нравились пуанталисты и импрессионисты. Романы русских писателей – Толстого и Достоевского, только что переведенные на английский язык, потрясли его до глубины души. Читал он с фантастической скоростью.
По прошествии шестого дня Рамсей попросил пишущую машинку. С разрешения капитана он взял ее из рабочей каюты экипажа и с тех пор ежедневно печатал список того, что ему предстояло сделать. Однажды Эллиоту удалось подглядеть за тем, что он печатал. Частыми были записи вроде такой: «Посетить Прадо в Мадриде; как можно скорее полетать на самолете».
Наконец Эллиот стал кое-что понимать. Этот человек никогда не спал. В любой час ночи Эллиот мог застать Рамсея за каким-нибудь делом. Если его не было в кинозале или в библиотеке, если он не сидел за пишущей машинкой в своей каюте, значит, он находился в кубрике, где висело множество карт, или в радиорубке. Не прошло и двух дней с тех пор, как они попали на корабль, а Рамсей уже знал по именам всех членов экипажа и большинство пассажиров. У него был поразительный талант располагать к себе всех, с кем ему приходилось общаться.
Однажды ранним утром Эллиот зашел в бальный зал и увидел, что несколько музыкантов играют специально для Рамсея, а тот в одиночестве исполняет какой-то забавный, медленный и примитивный, танец, похожий на те, которые танцуют греки в приморских тавернах. Фигура одинокого танцора в белой, расстегнутой до пояса рубашке растрогала Эллиота до слез. Казалось преступлением подглядывать за действом, которое обнажало душу. Эллиот тут же вышел на палубу и долго курил – тоже в одиночестве.
Общительность Рамсея стала приятным сюрпризом для Эллиота. Но самым странным во всей этой удивительной истории было то, что Эллиот полюбил этого загадочного человека.
Он даже страдал, когда вспоминал отвратительные слова, которые произнес еще перед отъездом: «Я хочу узнать вас поближе». Много раз он возвращался в памяти к этим словам. Однако они оказались правдой. Какая это пытка и в то же время какое счастье!
И вдруг – агония, страх: здесь происходит что-то невообразимое, что-то сверхъестественное. Но Эллиоту не хотелось оставаться в стороне.
Как странно, что его сын Алекс считает Рамсея всего лишь оригинальным, «забавным»; он совсем не интересуется им. Хотя чем Алекс интересовался в своей жизни? Он быстро завел знакомство с дюжиной пассажиров, с людьми, ничем не примечательными. Он, как всегда, хорошо проводил время, и больше его ничего не интересовало. И в этом его спасение, решил Эллиот. В том, что он не способен на сильные чувства.
Что касается Самира, тот был молчалив по натуре: о чем бы ни заходил разговор между Эллиотом и Рамсеем, он редко вставлял слово. Но к Рамсею Самир относился почти с религиозным благоговением. Он стал его преданным слугой. Он приходил в сильное волнение только тогда, когда Эллиот завлекал Рамсея в дебри истории. Тут и Джулия сердилась.
– Объясните, что вы имеете в виду, – спросил Эллиот, когда Рамсей заявил, что латынь создала совершенно новый образ мышления. – Ведь сначала рождаются идеи, а язык только выражает их.
– Нет, это неверно. В Италии, где родилась латынь, язык сделал возможной эволюцию идей, которые просто не могли появиться где-то в другой стране. Несомненно, то же взаимодействие языка и идей наблюдалось и в Греции… Расскажу вам интересную вещь об Италии. Высокий уровень ее культуры стал возможен благодаря ее мягкому климату. Чтобы цивилизация развивалась, нужен прежде всего благоприятный климат с плавной сменой времен года. Посмотрите на обитателей джунглей или на жителей далекого Севера: их развитие ограничено из-за однообразия погоды – круглый год одно и то же…
Джулия почти всегда прерывала подобные лекции. Это выводило Эллиота из себя.
Джулия и Самир чувствовали себя неловко и тогда, когда Рамсей выдавал душещипательные сентенции типа: «Джулия, нам нужно как можно скорее покончить с прошлым. Так много еще нужно узнать. Х-лучи, ты знаешь, что это такое?! И мы обязательно должны слетать на самолете на Северный полюс!»
Других такие выступления забавляли. Пассажиры, очарованные, околдованные обаянием Рамсея, все-таки воспринимали его как обычного малообразованного человека. Они не задумывались над тем, что кроется за его странными высказываниями, они относились к нему с доброжелательной снисходительностью и не замечали, что, поддавшись на какую-нибудь провокацию, он говорит удивительные вещи.
В отличие от них, Эллиот ловил каждое его слово.
– Древняя битва! Какая она была на самом деле? То есть мы, конечно, видели грандиозные рельефы на стенах храма Рамзеса Третьего…
– Да, он был выдающейся личностью, достойным тезкой…
– Что вы сказали?
– Достойным тезкой Рамзеса Второго, вот и все, продолжайте.
– А сам фараон тоже сражался?
– Разумеется. Как же, он ехал впереди своего войска. Он был символом битвы. В одном сражении фараон мог собственным жезлом раскроить две сотни черепов; мог пересечь все поле битвы, тем же способом казня раненых и умирающих. Когда он возвращался в свой шатер, его руки были по локоть в крови. Но запомните, было еще одно правило: если фараон падал с лошади, битва заканчивалась.
Молчание.
– Вам не хочется этого знать, не так ли? – спросил Рамзес. Хотя современные способы ведения войны не менее отвратительны. Например, последняя война в Африке, когда людей разрывали на части порохом. А Гражданская война в Америке? Какой кошмар! Все меняется и в то же время не меняется…
– Точно. А вы сами могли бы? Могли крушить жезлом головы одну за другой? Рамзес улыбнулся:
– Вы смелый человек, не правда ли, лорд Эллиот, граф Ругерфорд? Да, мог бы. И вы тоже могли бы, если бы были там; будь вы фараоном, вы тоже могли бы.
Корабль рассекал серые волны океана. Появился вдали берег Африки. Плавание близилось к концу.
Была еще одна чудесная ночь. Алекс рано ушел к себе, и Джулия долго танцевала с Рамзесом. Она выпила много вина.
И теперь, когда они стояли возле ее каюты, в крошечном коридорчике с низким потолком, она, как всегда, почувствовала тоску, томление и отчаяние из-за того, что не может отдаться своим желаниям.
Она чуть не потеряла голову, когда Рамзес закружил ее, прижал к груди и поцеловал более страстно, чем обычно. Он был так настойчив, что ей стало больно. Джулия начала бороться с ним, отталкивать и чуть не расплакалась. Она даже замахнулась, чтобы ударить его. Но не ударила.
– Зачем ты принуждаешь меня? – спросила она и, увидев выражение его глаз, испугалась.
– Я голоден, – сказал царь, забыв о приличиях. – Я жажду тебя, жажду всего. Я жажду еды, питья, солнечного света, самой жизни. Но тебя я желаю больше всего. Мне больно! Я уже устал ждать.
– О господи! – прошептала Джулия и закрыла лицо руками. Ну почему она сопротивляется? В эту минуту она не понимала себя.
– Вот что творит со мной снадобье, текущее по венам, – сказал Рамзес. – Мне ничего не нужно. Только любовь. Так что я подожду. – Его голос стал тише. – Я подожду, пока ты меня полюбишь. Это то, что мне нужно.
Джулия неожиданно рассмеялась. Как все просто и ясно!
– Ну что ж, отвечу тебе твоей же мудростью, – сказала она. – Мне тоже нужно, чтобы ты полюбил меня.
Его лицо помрачнело. Потом он медленно кивнул. Казалось, ее слова привели его в растерянность. Она не знала, о чем он думает.
Джулия зашла в каюту и уселась на кушетку, закрыв руками лицо. Какое ребячество все эти слова! И все-таки они были правдой, идущей от самого сердца. И Джулия тихо заплакала, надеясь, что Рита ее не услышит.
