Полины письма. Письма были как письма – уютные и спокойные, как домашнее чаепитие, Лиза ни единым словом не напоминала мне о том, что здесь происходило шесть недель назад. Только однажды у нее вырвалось – безо всякой аффектации сообщая мне, как соскучилась, и спрашивая, не хочу ли я, чтобы она приехала к моей выписке и в Петербург, скажем, мы летели бы уже вместе, она написала вдруг: «И вообще – тебя тут все очень ждут и очень без тебя тоскуют». Можно было много прочесть между строк этой фразы.
Стася не писала мне ни разу.
Именно в сквере я встретил, наконец, его. В этом не было ничего удивительного – больница была лучшей в губернии и, конечно, мы оба попали именно в нее. Странно было, наоборот, что мы так долго не встречались. В инвалидном кресле он неторопливо катил мне навстречу, подставляя бледное лицо лучам клонящегося к скорой осени солнца. На полных щеках лежали тени от сильных, с толстой оправой очков. Одна из пуль повредила ему позвоночник, я знал, что, скорее всего, он никогда уже не сумеет ходить.
В сущности, ничего особенного не было в нем, куда ему до импозантного Бени! – просто очень ранимый, добрый и совестливый человек. Работяга, хлебороб, так и не избавившийся от мягкого ставропольского выговора, в плоть и кровь вошедшего к нему там, в южно-русской душистой степи. В молодости он пробовал было заняться практической политикой, чуть не решился баллотироваться в Думу – и слава богу, что не решился, это был не его путь. Он действительно, как выразился Цын, слишком хотел всех со всеми примирить и старательно, иногда доходя до смешного, отыскивал объединяющие интересы, которые могли бы превысить интересы разъединяющие, всегда призывал к естественным, но с трудом пробивающимся в разгоряченные головы уступкам и тех, и других, и третьих, всегда мягко апеллировал к голосу разума, к спокойному здравому смыслу – в Думе такое не проходит, там далеко не все коммунисты. Но уважение и любовь он снискал куда большее, чем, скажем, председатель Думы Сергуненков, и даже члены других конфессий прислушивались к его словам и просили быть арбитром в спорах. Что делать – на Руси мечтатели всегда в большей чести, нежели люди дела. Дело – что-то низменно конкретное, уязвимое для критики, имеющее недостатки, а мечта – идеальна, в ней бессмысленно выискивать слабые места. Тот, кто делает это – выставляет себя на посмешище, а тот, кто ухитряется хоть на год заразить своей мечтой многих, остается в истории навсегда.
– Здравствуйте, товарищ патриарх.
Он остановил кресло. Поднял мягкое лицо, посмотрел на меня снизу. Как я – на Стасю в последний раз. Тронул щепотью дужку, поправил очки.
– Здравствуйте…
– Я полковник Трубецкой, Александр Львович.
– А, как же, как же! Мне говорили уже здесь о вашей миссии. Вы ведь коммунист, не так ли?
– Истинно так.
Он протянул мне руку.
– Здравствуйте, товарищ Трубецкой, – мы обменялись рукопожатием. – Я могу быть чем-нибудь полезен?
– Да. Более чем. Я хотел бы побеседовать с вами.
– Присядем, – он огляделся по сторонам в поисках скамейки для меня и проворно покатил свое кресло к ближайшей. Я следовал за ним – слева и на пол-шага сзади.
Расположились. Я удовлетворенно отметил, как поодаль от нас остановились, оживленно о чем-то беседуя, двое молодых дюжих больных. Это были ребята Усольцева, которых он сразу подложил в больницу присматривать, не угрожает ли здесь что-либо патриарху или мне, и не следят ли за нами.
– Я – коммунист, и интересы нашей конфессии ставлю очень высоко, – начал я, волнуясь. – Но я также русский офицер, и интересы Отечества для меня – не пустой звук. Моя здешняя миссия, связанная с расследованием покушения на вас, лишь один из моментов следствия, которое я веду по именному повелению государя. Я расследую катастрофу гравилета «Цесаревич».
Он поправил очки.
– Здесь есть что-то общее? – немного отрывисто спросил он. Явно для него мои слова были неожиданными.
– Ничего – или все. Это мне и предстоит выяснить. Я хочу просить у вас совета, и с этой целью беру на себя смелость познакомить вас, если вы не возражаете, с основными результатами той работы, которую я успел сделать. Хочу только предупредить, что разговор является строго конфиденциальным. Следствие еще далеко не закончено.
– Понимаю и вполне сознаю меру своей ответственности. Слушаю вас.
Я ввел его в курс фактической стороны событий, сделав упор на странной статистике, которую собрала группа «Буки». Когда я закончил, патриарх долго молчал, щурясь в небо.
– Все это очень странно, – произнес он после серьезного раздумья. – Углубить статистические изыскания на первую половину девятнадцатого века вам не приходило в голову? Или это просто невозможно сделать вследствие скудности материала?
– Скорее второе, нежели первое. Папазян отработал, насколько это возможно, насквозь все шестидесятые годы. Ни одного случая. Если такой результат обусловлен дефектами статистики, то опускаться еще ниже по временной оси бессмысленно, слишком случайным и неполным будет подбор дел. Если же этот результат обусловлен, а я склоняюсь к этому мнению, какими-то иными причинами, то такой спуск еще более бессмысленен.
– Что же вы думаете по этому поводу, товарищ Трубецкой?
– Единственное, что мне приходит в голову, выглядит чистой воды фантастикой, – признался я. – Но остальные версии, вроде того, что имеет место невыявленный возбудитель инфекционной агрессивной шизофрении, еще более фантастичны, и к тому же, в отличие от моей, не объясняют всех фактов.
Он поправил очки. Смешно поерзал в кресле вправо-влево, будто ему неудобно было сидеть.
– Продолжайте, прошу вас.
– Шестидесятые годы прошлого века были временем расцвета террористических течений протокоммунизма. Предположим, в ту пору возникла тайная секта подобного рода. Предположим также, что волею судеб она получила в свое распоряжение до сих пор не известный позитивной науке способ манипулирования человеческим сознанием. Ну, скажем – я говорю для примера, стремясь лишь показать, что возможны очень странные варианты, – вычитав его из каких-то древних восточных текстов. Древние на востоке были горазды на провоцирование измененных состояний сознания, а среди радикалов подчас встречались весьма образованные люди… Предположим, что секта эта, стараясь сохранить своих немногочисленных адептов в тени, начала осуществлять свои акции чужими руками, руками «пешек». Предположим также, что, как и следовало ожидать, она быстро выродилась в бандитскую группу, возможно, до сих пор описывающую свою деятельность в терминах борьбы за справедливость. Возможно, выродившись, она действует вполне хаотично, а, возможно, и по плану, сути которого мы пока не понимаем.
– Но чем им помешал я? Ведь я – тоже коммунист… – он улыбнулся. Я прикусил губу. Похоже, он не верил.
– Для них – нет. Вместо того, чтобы, так сказать, бороться за свержение самодержавия, вы боретесь, и не без успеха, за утверждение человечности. То есть, на свой лад делаете то, что делают и делали всегда лучшие люди из христианской, мусульманской да и любой другой конфессии. Вместо того, чтобы свергать несправедливый строй, вы делаете его все более и более несправедливым. Это же полное предательство интересов простого народа!
– Из вас, товарищ Трубецкой, получился бы прекрасный пропагандист этой секты.
Он не верил.
– Я занимаюсь вопросом уже давно, я вжился в образ.
– Но ведь, насколько я вас понял, в меня стреляли вовсе не за это.
– Но ведь, насколько я старался вам объяснить, товарищ патриарх, в вас стреляла «пешка». Психика Бени Цына, при всей его медицински доказанной вменяемости, носит явные следы тщательно сбалансированного, мощного и интегрального воздействия. Именно новые мании, чрезвычайно удачно и эффективно наложившись на старые преступные наклонности, подвигли его на это нелепое преступление. Мотив истинного преступника мы не знаем. Я говорил об этом довольно подробно.
